Александр Левенбук: «Язык — это главный признак культуры»

Александр Левенбук — ведущий легендарной советской передачи «Радионяня», которая почти 30 лет учила школьников запоминать правила русского языка, понимать законы физики и биологии, дружить и быть вежливыми. Интервью о том, как сегодня воспитывать вкус и почему человеку так важно быть грамотным.

— Когда моя мама узнала, что я буду брать интервью у Александра Левенбука, она сказала: «О! Я же выросла на его „Радионяне“!" Наверняка вам эту фразу каждый день говорят. Вы можете для себя определить, что за люди выросли из слушателей „Радионяни“?
— Естественно, это поколение разное, как каждое поколение. Но есть ностальгия по тому, что называлось дружбой или блатом — когда по знакомству что-то делалось. Сейчас, если есть деньги, знакомства не нужны. А тогда без дружбы очень сложно было прожить. И дружили люди не только за столом или на работе, а по делу: один другому помогал. Эта сцепка была типичной для поколения тех, кто рос на „Радионяне“. Нынешние люди более обособлены. Многие занимаются зарабатыванием денег, многие вошли в азарт. У нас спрос был меньше. Мы не думали о том, чтобы выстроить особняк за городом или что машина должна быть дорогой и красивой. Когда люди озадачены этим и у них нет времени на то, чтобы книжку почитать или поспорить с другом на кухне, это плохо. Но, конечно, сегодняшние дети более продвинутые. Они лучше ориентируются, лучше говорят, поют потрясающе. Сегодня дети раньше созревают. Это неплохо, но где-то непосредственность уходит.
— Как вы стали „радионяней“?
— Нас с Александром Лившицем позвали вести какой-то детский концерт на радио. Опыта у нас не было. Режиссером был Николай Владимирович Литвинов (один из самых известных мастеров радиовещания в СССР. — Прим. „Культура.РФ“), и он практически каждую фразу нам правил. А мы уже были известными артистами эстрады, и так неловко нам стало, что мы ничего не умеем. Мы ему подарили свою большую пластинку. Он, как потом оказалось, поставил ее в книжный шкаф лицом вперед. И когда зашла речь о новой программе на радио, он посмотрел на эту пластинку, вспомнил про нас, и нас позвали.
— Вы сразу согласились?
— Конечно! Радио, да еще с Литвиновым. Николай Владимирович был учителем, а мы — два шалопая. Все люди не любят, когда их учат. А когда другие ошибаются, это весело. На нас было удобно моделировать. „Радионяня“ очень быстро стала популярной. Мы даже этого не поняли. Однажды мы с партнером пришли в магазин — мы в этот период собирали марки — и попросились к директору. Сказали секретарше, что мы Лившиц и Левенбук. Это не произвело никакого впечатления. И тогда мы сказали, что мы — „Радионяня“. Тут же нас приняли, чай и все к нашим ногам. А когда мы выезжали на гастроли, работали по четыре сольных концерта в день. Было два концерта — „Радионяня“ для детей» и вечером «Радионяня» для взрослых". Четыре аншлага на одном месте! Мы выехали во Владивосток и сделали за 10 дней сорок концертов. В Норильске дали пять концертов за день, но после этого у меня были проблемы с голосом. Это, конечно, и деньги, но ничего общего с сегодняшними. Это был спортивный азарт и единственный критерий популярности для артистов эстрады. Это рейтинг.

— «Радионяня» наверняка получала много писем?
— С письмами была проблема: их приходило больше, чем в «Пионерскую зорьку», и те, кто занимались другими передачами, ревновали. Редкое плохое письмо в «Радионяню» тут же отправлялось наверх начальству.
— А за что вас ругали слушатели?
— Да за что угодно. Что два еврея учат русскому языку страну. Тут же эти письма шли наверх (руководителю Гостелерадио. — Прим. «Культура РФ») Лапину. Лапин в это время многих евреев закрыл на радио. Эмиль Горовец, Валерий Ободзинский, Лариса Мондрус, Нина Бродская, Аида Ведищева, Вадим Мулерман — всех закрыли. А «Радионяня» процветала. Мы не знали, в чем дело. Объяснили друзья из Министерства культуры: «Да у нас каждый месяц звонок от Брежнева — он собирает пластинки „Радионяни“ для своих внуков». Мы были «в теплой ванночке», как говорил Хайт.

— Были темы, которые оказались «Радионяне» не по зубам?
— Другие предметы, кроме грамматики и природоведения, мы практически не брали — это сложно для радио. По телевидению перед глазами — формула, а на радио это тяжело. Мы пытались делать, например, математику, но не пошло.
— Ваш сын тоже вырос на «Радионяне»?
— Сын был такой безграмотный, что стыдно даже вспоминать. Ужасно! Я как-то не догадывался по глупости, а потом дал ему кассеты «Радионяни». Он не стал грамотеем, но сдвиг был большой. Сегодня он директор театра, и достаточно грамотный. Допускает ошибки, но я их поправляю. Людей, которые пишут грамотно, у нас почти нет. Мне сотрудники дают письма, редкое бывает без ошибок.
— Вы всегда так требовательно относились к речи или начали только после «Радионяни»?
— Я все-таки рос в интеллигентной семье: папа — учитель, мама — врач, сестра — круглая отличница. Учиться надо было хорошо. Знаете, в Америке постоянно проходят соревнования по спеллингу: дети на скорость по буквам говорят, как пишутся слова. Выявляют победителей в школе, городе, штате, в стране. Конечно, грамотность при этом держится, есть стимул. У нас этому уделяется мало внимания. Когда на Первом съезде писателей Алексей Толстой дал диктант, Шолохов сделал ошибок больше, чем слов. Нет культа грамотности и уважения к языку. У нас говорят: «Я покушал». Кушают только маленькие дети и священнослужители!
— Почему человек вообще должен быть грамотным?
— Потому что язык — это главный признак культуры. Культура имеет такие неизвестные нам проявления… Например, в Израиле считается, что театр имеет непосредственное отношение к обороноспособности. Сегодняшний солдат — это образованный молодой человек с широкой культурой. Поэтому Израиль, который 68 лет в войне, занимает первое место в мире по количеству театров, симфонических оркестров, концертных залов и библиотек на душу населения. Культурно образованные люди лучше воюют — они всё делают лучше.

— А как в детях воспитывать вкус?
— Родительским примером. Это проявляется во всем, даже в манере общения. Ребенку надо объяснять, что не надо все время говорить «я, я, я». Моя жена, если кто-то при ней трижды говорит «я», перестает с этим человеком общаться. Она это не переносит. В «Радионяне» мы тоже об этом говорили: как делиться, как не бросать друга в опасности, как здороваться, как дарить подарки, как принимать гостей. Вот идут по телевидению ток-шоу. Люди видят, что можно перебивать, можно одновременно говорить троим, и это не останавливается.
— Вы слушаете современные детские передачи по радио?
— Что-то слышал, но не много.
— А вообще следите за тем, что идет по радио и телевидению?
— Для меня серьезным открытием стал «Comedy Club». Я, как старый человек, относился к этому проекту скептически, но изменил в корне свое мнение. Это образец лучшего менеджмента в шоу-бизнесе, потому что ориентирован на молодежь. Все остальное, кроме дискотек, на молодежь не ориентировано. На всех концертах, юбилеях и спектаклях в зале пожилая публика — в лучшем случае зрители среднего возраста. А здесь в зале сидит красивая, здоровая и успешная молодежь. Кроме того, абсолютно современный подход к концепции юмора, основанный на доверии к зрителю, на его готовности смеяться, и в этом сразу есть контакт. Человек ходит оперу слушать, балет — смотреть, а на эстраду — участвовать. Вот там такая эстрада. Там талантливые ребята плюс армия авторов.
— Вы несколько раз пытались возродить «Радионяню». Почему не получилось?
— Это даже не мы пытались, а радио. Но поскольку Аркадия Хайта не стало — светлая память ему — другого автора не нашлось. Это трудная работа. Для Хайта уже была нетрудная, он навострился. Он 30 лет это делал! А когда пробовали другие… Например, Измайлов пытался — он полгода писал нам одну интермедию! Якубович тоже пытался — не получилось. Я недавно стал публиковать в интернете «ворчалки».

— А что это?
— Ну, я старый, поэтому ворчу. Там я написал, что тезис «театр начинается с вешалки» неправильный. Летом вообще вешалки нет, а театр работает. Театр начинается с драматурга. Поэтому, когда возникли Горький и Чехов, возник МХАТ. Также и «Радионяня» начиналась с автора. Это надо было придумать песню:
Светило солнце в вышине
ни бледно и ни ярко,
И в результате было мне
ни холодно ни жарко.
Я только мел вертел в руке,
Не находя ответа
Ни в мыслях, ни на потолке,
Ни в щелочках паркета.
Это о частицах «не» и «ни». Ну хорошо же написано? Или о тавтологии:
Люблю весеннюю грозу в начале мая,
Когда весной весенний первый гром,
Как бы резвяся и в игру играя,
Грохочет громко в небе голубом.
Сегодня мы у Розенбаума слышим: «Там листья падают вниз», — а они могут вверх падать? Между прочим, «Радионяня» использовалась для обучения русскому языку во Франции, Венгрии, Латинской Америке. И даже американские полушпионы, которые учились расшифровывать телефонные переговоры, учились на «Радионяне».
— Как вы это узнали?
— А мы выступали для них. Это 300 педагогов русского языка в городе Монтерей, в Америке. Там огромный лагерь для всех языков был, высокие стипендии — 11 тысяч долларов. Меньше чем за год они обучались разговорному русскому языку в совершенстве. Потом его упразднили, когда кончилась холодная война и улучшились отношения. И вот мы для них выступали, а они нам рассказывали, как использовали «Радионяню» — там ведь разговорный современный язык. Год назад я выступал в Общественной палате и предложил пилотный проект введения «Радионяни» в школьную программу. Хотел, чтобы дети на уроках слушали наши передачи. Я же выпустил диски и две книжки: «Веселая грамматика» и «Веселые уроки» «Радионяни». Есть что использовать, и денег не требует. Проект встретили очень тепло, но дальше так и не поехало. Кстати, в Кишиневе доказали: обучение по «Радионяне» в семь раз эффективнее, чем классическое преподавание. Детей учили методом «Радионяни», потом давали контрольную работу, и в параллельном классе с обычными учебниками было ошибок в семь раз больше. Кобзон в своем Агинском округе во все 60 школ послал мою книгу и диск. Скоро буду узнавать, какие результаты.

— А если бы вы сейчас делали «Радионяню»…
— Без Хайта бы не делал.
— Представим, что с Хайтом. О чем бы вы говорили с современными детьми?
— О том же. О честности, открытости, умении признать свои ошибки — то, чего нам очень не хватает. О патриотизме — это насколько полезное, настолько же и вредное явление. Когда человек думает, что мы лучше всех, но ездит на японской машине, ходит в европейском костюме, курит американские сигареты и лечится иностранными лекарствами. Представьте себе врача, который не следит за достижениями западной медицины. К нему я не пойду лечиться. Мне недавно большой, очень хороший хирург говорит: «Если тебе надо будет делать эту операцию, поезжай в Израиль». — «Но ты же это хорошо делаешь?» — «Я — очень хорошо. Но израильтяне немножко лучше. У них практики больше». Еще Бернард Шоу говорил: «Патриотизм — это убеждение, что твоя страна лучше других потому только, что именно в ней ты родился». Патриотизм не должен лишать объективности.
— Кстати, цензура сильно третировала «Радионяню»?
— Цензура доходила до смешного. Передачу прослушивала комиссия, потом нас целовали, благодарили, и уже без нас что-то вырезали. Нет бы сказать: «Ребята, это не пройдет». Ничего! Хайт обижался смертельно! Он был современный человек, понимал, что цензура существует. Ну, объясните, мы заменим! А тут в эфире — раз! — подарок. Мы делали передачу про первобытно-общинный строй, которая заканчивалась так: «Общим было все подряд 5−6 тысяч лет назад». Не пустили: как это тогда было все общим — а сейчас нет? Несколько лет урок пролежал, а потом, когда полегчало, прошел. Но нам и слова не сказали! Или была сказка: «Жили-были три брата. Первый варил сталь, второй запускал спутники, а третий получал по 22 поросенка от одной свиноматки». Сразу зарубают сказку: «У вас третий брат занимается сельским хозяйством, а по традиции третий брат — дурак». Мы выкидываем третьего брата — и сказка проходит. Ну это ж надо догадаться! Нам говорят: «Вот тут вы дворников ругаете». — «А что, нельзя?» — «Можно, но в Москве дворники в основном татары. Они обидятся». Причем чем выше инстанция, тем больше разрешали. А нижние запрещали изо всех сил.
— Кажется, до сих пор так.
— Сейчас в прямом виде цензуры нет. Театру «Шалом» в следующем году 30 лет. Не было случая, чтобы что-то нам запретили. Хотя Костю Райкина с его претензиями можно понять. Когда у публики хватает совести подняться на сцену и протестовать… Не покупай билет — вот твое голосование! Не нравится — не ходи. Ты кто, эксперт? Или ты понимаешь больше, чем он? И он выступил с обидой, что его государство не защитило. Может быть, он перебрал, я не знаю. Надо знать тонкости истории. Но мотивы его мне понятны. Я четыре года готовил спектакль об отъезде по книге Юза Алешковского «Карусель». Там Сталин был одним из мотивов отъезда. Так поднимались у меня зрители и со словами: «Сталин им не нравится!» — уходили. Посещаемость спектакля была 42%, и я его быстро снял.
— Вы уже 30 лет руководите театром «Шалом». Чем вообще отличается специфика работы еврейского театра?
— Если театр играет на русском языке, значит, главным в его национальной специфике является репертуар. Пьеса должна быть еврейская: либо часть еврейской истории, либо еврейские характеры, либо еврейская проблема, от антисемитизма до холокоста. Когда однажды у меня артистка, оканчивая режиссерский факультет ГИТИСа, спросила: «Можно я дипломную работу пару раз сыграю в нашем театре в выходные?» — «Пожалуйста». Пьеса не еврейская. Во-первых, пришло 12 человек. Во-вторых, был скандал, потому что кто-то приехал из Тушино на Варшавку, а ему показали не еврейскую пьесу. Еврейский театр должен быть еврейским. Как говорил Маяковский, «если тебе „корова“ имя, у тебя должны быть молоко и вымя».

— При этом на идише вы не работаете?
— Нет, мы играем только на русском. Другого языка у евреев, живущих в России, нет. Мы пробовали работать на идише. Семь человек в зале, из которых один знает язык и переводит остальным. Актеры все удивлялись: «Почему они разговаривают?» Идиш не является сегодня языком общения, он почти умер — шесть миллионов носителей языка погибли во время Второй мировой.
— А в других странах еврейские театры тоже работают на государственных языках?
— Нет, работают на идише, и это плохо: никто не приходит. Но, поскольку еврейские театры в других городах, кроме Бухареста, существуют на деньги еврейской общины, они не заботятся о количестве зрителей в зале.
— В здании театра «Шалом» сейчас ведь ремонт?
— Третий год идет. Мы в воздухе, подвешены. Два раза ремонтировалась крыша, на днях обвалился потолок на сцене. Это хорошо, что во время ремонта. Будут опять ремонтировать. Ремонт ведь чем дольше идет, тем выгоднее тем, кто ремонтирует. У Розовского ремонт шел 16 лет, у Виктюка — 18.
— А где сейчас труппа репетирует?
— Сейчас — нигде. Совсем, уже несколько месяцев. Тяжелейший период в жизни театра. До этого мы находили место для репетиций, немного где-то играли, одна площадка сменялась другой. На каждую площадку надо протаптывать дорожку, привычки ходить туда у публики нет. В официальном письме нам говорят, что ремонт окончат в декабре 2016. Уже март 2017-го, а там конь не валялся. Но, знаете, в еврейской истории ученые насчитали минимум шесть моментов, когда евреи как народ должны были перестать существовать. Не состоялось. Поэтому мы надеемся из этой ситуации тоже выйти.

Беседовала Дарья Данилова