Засыпал он плохо. В те вечера, когда он не капризничал и не ревел, Маша успевала отвести его и уложить. Но это было лишь начало. Он непрерывно разговаривал, куда-то порывался, вспоминал незавершённые дела, вопросы. Такого занятого человека надо было поискать. Порой в гостях случались мы и терпеливо ждали, вслушиваясь в звуки в темноте. Оттуда доносился голос Маши, спокойно урезонивавшей сына и объяснявшей, что уже.

Однажды она вышла раньше, чем обычно. Это было что-то новое. Я подошёл к двери и заглянул. Миша маленьким тельцем лежал на большой родительской кровати, дрыгал ногами во все стороны и размахивал руками над собой. На его лице лежало полотенце, закрывая только половину, где глаза.

— Что происходит? — я вернулся к Маше.
— Он засыпает.
— А полотенце зачем?
— Оно его держит.
— Как?
— Я сказала, что он может делать что угодно, но не трогать полотенце.
— И?
— И ничего. Сейчас заснёт.

Когда в тот вечер я вернулся, то, как обычно, лёг глубокой ночью. Ночное время было, да и остаётся, лучшим временем, когда я есть. Но всё не без последствий — в жизнь пришли бессонницы. И часто, помню, я лежал и собирал все мысли в кучу, вглядываясь в темноту.

Как вдруг, однажды, вспомнил Мишу. Поднялся в темноте, открыл наощупь шкаф, взял полотенце, лёг обратно, положил ворсистый валик на глаза. Они немного поборолись, по привычке бегая, но скоро перестали суетиться и сдались.

Я лежал в полной темноте, покое и. смеялся.

С тех пор минуло много лет. У нас сложились наши семьи, Маша с Мишей переехала в Санкт-Петербург. Мы далеко и редко. Но по ночам, когда я не могу заснуть, я достаю футболку и кладу себе на голову, чтобы закрыть глаза. Ткань обнимает, приглушает звуки, успокаивает веки. Я проваливаюсь в сон.

И каждый раз, когда я это делаю, все эти годы, на мгновение, я вспоминаю мальчика. Которому всё разрешили. Которому всё можно.

Кроме одного — трогать полотенце.