Отшумел остаток ночи безысходно и горласто,
отгорел фрагментик неба фейерверочным огнём,
город прячется в сугробы и в обломки пенопласта;
как на толькошной покупке, ни царапинки на нём.
На полу под нашей елью вата, стёкла и бумага,
на окне цветы с похмелья жадно смотрят на кувшин,
за дорогой манекены из витрин универмага
рекламируют устало прошлогодний крепдешин.
Ты легла уже под утро — то ли поздно, то ли рано, —
все слова и их значенья перепутались в бреду.
Только с третьего подхода напиваюсь из-под крана,
освежаю память хлоркой и опять чего-то жду.
Новый год ещё не начат, астрономы дали маху;
всё застыло, будто время попросило перекур.
Спит котяра, светло-бурый и размером с росомаху;
там, во сне, ему хреново и тошнит от вида кур.
В доме тихо, лишь на кухне дымоход вздыхает робко,
а из комнаты не слышно стона кресельных пружин.
На столе немного водки, два глотка, и рядом пробка,
навсегда пошёл по бабам из бутылки старый джинн.
Я сажусь на край постели опьяневшим диагностом,
глажу пульс твоих запястий и тихонько тру виски;
у тебя в глазах хитринки и тоска по девяностым,
но сегодняшняя нежность нас избавит от тоски.