(Комедия в двух действиях)

Прелюдия

Эта предновогодняя комедия в стиле декамерон, экспромтом автором сочиненная в минуты бурного и веселого застолья, а позже на бумагу переложенная, не оставит тебя, мой дрогой читатель, равнодушным, возможно, заставив тебя над самих же собой посмеяться вволю, ежели ты, конечно, не лишен чувства самоиронии. В этой комедии, быть может, кроме шутки, ты найдешь нечто глубокое в виде морали.

И все же, читатель, хочу предупредить тебя: не ешь ты всякого г****, а потребляй все то, что полезно для организма, а главное — для мозга: мясо и рыбу, фрукты и овощи, зелень и простоквашу, злаки и семечки, орехи и жир, все перечисленное, балансируя! А иначе, тебе грозят неприятности как у одного из героев этой комедии.

Желаю тебе, читатель, хорошего времяпровождения с этим произведением!

Действие первое

Вечер. В гостиной. В креслах сидят двое солидных мужчин, граф Илья Петрович Тёмкин и барон Иван Павлович Штемпельманн. Граф Тёмкин мужчина лет сорока пяти, с седыми бакенами и гладко выбритым подбородком. Барон Штемпельманн будет постарше первого. Он с окладистой крашенной в черный цвет бородой, говорит басом. Двое приятелей попивают вино, закусывают шпротами, беседуют.

Тёмкин. Барон, не сочтите за морализаторство, но я думаю, что у каждого человека есть право заблуждаться, однако нет права навязывать свои заблуждения всем остальным, кто также по-своему заблуждается. Коллективная же ответственность всех нас принуждает называть лопату «лопатой».

Пауза

К чему это я вам говорю, дорогой Иван Павлович?

Штемпельманн. Да, хотел бы я знать, Илья Петрович. Вот мы уже как с полчаса беседуем о внешней политике нашего Государства Российского, в чем вы очень… Вы меня простите, Илья Петрович… заблуждаетесь!

Тёмкин. Ну и бог с ней с этой политикой, дорогой барон. Признаюсь, она утомляет. Я бы хотел поделиться с вами одним случаем из жизни моей …

Штемпельманн. (Отпив из бокала вина). С превеликим удовольствием я вас послушаю, дорогой граф.

Тёмкин. Ну так вот-с… (И собеседник начал повествовать…)

Рассказ в пьесе

Дело происходило в ресторане «Три слона». В тот вечер двое черноусых, с вьющимися шевелюрами цыган аккомпанировали на своих семиструнных своей соплеменнице Заре, наигрывая романсы. Певица, на которую нельзя было не обратить внимания, с иссиня-чёрными, ниспадающими до самого изгиба талии волосами, большими черными очами, пела своим отменным грудным контральто, при этом поплясывая и стуча по полу каблучками. А музыка играла, Зара пуще прежнего отстукивала каблучками и, как юла, кружилась, цепляясь за края на ней цветастого платья и с кучей юбок изящными пальцами, чтобы приподнимать материю в такт песне, при этом еще и развивая ее в разные стороны. Танцуя, Зара подключила еще и быстрые движения небольшим ладненьким бюстиком — то влево, то вправо, отчего только что жующие и чавкающие морды вожделенно застывали, забыв о святая святых — о ресторанных яствах и напитках.
Все взоры обращены на Зару, все слушали певицу, затаив дыхание…
А самые пьяные подзывали трио к своим столам, чтобы им ближе напевали цыганский романс, чуть ли не в самые их мохнатые уши.
Шибко захмелевшие господа поднимали вновь наполненные вином бокалы за здравие Зары, за ее прекрасный вокал, хватающий за душу, за ее неписанную красоту, и резко опрокидывали содержимое себе в рот, после чего начинали давать гопака под семиструнную «Цыганочку», начинающуюся, как всегда, с медленного темпа, переходящего в средний, ну, а затем уже в настоящее аллегро, отчего наши пьяненькие господа пуще прежнего отплясывали на хмельную голову, стуча каблучищами об пол, чуть ли не ломая его. Но пол был настлан добротно, да так, что и танцующего десятитонного слона он выдержал бы… Да что там слона! Трех танцующих слонов этот дубовый пол выдержал бы!
—Давай, давай, пуще играй, цыган! — кричит один из господ, паче прежнего наяривая гопака в вперемежку с «Цыганочкой».
—Пой Зара, пой, моя душа! — умилённо кричит другой, сотрясая густой своею бородой и суя очередную бумажную деньгу Заре, которая незаметно для чужого глаза засовывает ее себе под бюстгальтер, танцуя и поя.
Кричат и отплясывают господа, душу отводят, а Зара то и дело подливает масла в огонь душ этих неугомонных в пляске господ, напевая своим переливчатым голосом, да еще подмигивая, да еще и в такт господ кружась возле них, шевеля женской грудью. А им того и надо было! Шум, гул, гвалт, шквал, гам, музыка играет, разносится по всему залу… Все взоры в зале обращены на танцующих. Кто лишь лыбится, а кто смеется, а кто умилённо любуется цыганкой Зарой. Публика радуется, вселится, что вот так запросто отдыхает, душу отводит…
…А в это время, один из посетителей, как видно, недовольный заказанными блюдами, подзывает к своему столику полового, что-то шепчет ему на ухо, тот уходит.
Спустя время к столику недовольного посетителя подходит грузный мужчина в поварском колпаке с большим носом, из-под которого как у таракана шевелятся в разные стороны усы. Как видно, это шеф-повар ресторана.
—Не по душе мне ваши блюда здесь! — начал недовольный посетитель. —Нет, не то! Уж лучше я отведаю блюд в «Трех бочках» у Сидорова на Шлыкова. Все ж у него получше блюда ваших и, я б сказал, слаще, что ли. По ним я чувствую, что не кладут там ни лука, ни чеснока, ни перца, ни прочих гадких пряностей… Нет, определённо мне не подходит ваша кухня! Она для меня какого-то странного и непонятного вкуса. И этот привкус… А это послевкусие, о боже мой! Нет, никогда я такого не едал, да и своим знакомым не стану рекомендовать ваш ресторан!
—Воля ваша, господин Попрыкин, — отвечает сдерживающий свой гнев шеф-повар, — но прежде, вы заплотите за то, что назаказали! И к слову сказать, готовим мы в нашем ресторане не хуже, чем в лучших домах Порижа, Ландона… Уж можете быть уверены, наши блюда нельзя сравнивать с конечным продуктом жизнедеятельности человека и прочих там животных тварей, к чему вы так привычны.
—Не стану я платить! — воскликнул недовольной посетитель. — И потом, откуда вы знаете мое имя, сударь? Я в первый раз у вас!
—Не важно, — отвечает шеф-повар чуть флегматично, но все же сердясь, — в нашем городке, господин Попрыкин, вас знает каждая собака. Все знают, что вы еще тот склочник и придира.
—Позвольте-с… — прозвучала угрожающе-злобная интонация в адрес повара.
—Не позволю-с! — передразнил шеф-повар, ничуть не испугавшись, а даже наоборот, выпятив вперед грудь колесом, при этом разглаживая вверх усы. —Наше дело поварское — предлагать, что все нормальные люди едят, в отличие от некоторых подозрительных личностей.
—На что это вы намекаете, сударь?!
—Сказал бы я вам на что, да вы побежите в инстанцию на меня жалобу катать!
—Вы — хам, сударь!
—А вы — сутяжник!
—Вы — негодяй!
—А вы — придира!
—А вы… вы…
—Хотелось бы вам сказать помягче, — продолжал злобиться повар, — да хорошего слова вы не понимаете, господин Попрыкин, привыкший жрать дерь!!!
—Нет уж позвольте! — опять вскричал Попрыкин.
—Не позволю! — повысил голос шеф-повар. —Коли вызвали меня из моей обители, так я все вам выскажу, что все мы о вас думаем, господин Попрыкин. За всех вами оскорблённых поваров скажу я.
Уже с минуту, как перестала звучать музыка, замолчали цыгане, стоя в стороне и улыбаясь виденной им сцене. Взоры посетителей ресторана с подобострастием переключились на противоборствующие стороны — Попрыкина и Шеф-Повара. Опять все затаили дыхание, внутренне радуясь, что, наконец-то, кто-то дает нагоняя известному в городе склочнику.
—Хотя, надо признать, — продолжал увлекшийся словесным поединком шеф-повар, — наши кушанья в конечном итоге превращаются в то, что вам, господин Попрыкин будет очень-то по душе и по вкусу.
—На что это вы намекаете, сударь? — с подозрением спросила противоборствующая сторона.
—А на то, что, к чему вы питаете слабость, господин Попрыкин, находится у нас… как бы это вам помягче сказать, чтобы вы не шибко обиделись на меня…
—Так, прямо и говорите! — чуть ли не крича, произнес Попрыкин.
—Ну что ж, коли не боитесь правды, скажу: …находится у нас в сортире, — повар инстинктивно подался чуть назад.
Наблюдающее за поединком посетители, услышав про сортир в известном нам уже контексте, не могли удержаться от смеха. Смех, гогот, гиканье пронеслись по залу, что еще больше распалило Попрыкина. Он не на шутку стал пуще прежнего угрожать повару, размахивая своими тонкими руками. В свою очередь, повар и сам разозлился также не на шутку, пустив в ход весь свой не израсходованный за всю свою жизнь сарказм.
—Хватит мне угрожать! Пуганые! Наши блюда всем нормальным людям нравятся. А коли вы хотите то, что вам по вкусу, то милости просим в нашу уборную. Можете нам за это не платить, мы даже сами вам за это заплотим, ибо вы нам сэкономите денег на ассенизатора. Там этого добра, что вы так цените, сколько угодно!
Опять пронесся смех по залу.
—Что?! Вы меня обозвали говноедом? — гневно завизжал Попрыкин.
—Прошу заметить, господин Попрыкин, — назидательно произнёс повар, — я вас таким словом не называл. Это вы уж сами себя изволили так назвать.
И опять раздаётся веселый смех, сопровождаемый бурными аплодисментами.
—Федор Кириллович, — крикнул из зала какой-то мужчина, обращаясь, как видно, к повару, — будь осторожен с этим склочником. Он в самом деле, мастер из мухи слона делать. Чего доброго, он в суд тебя потащит! Ты слово мое помяни, век воли не видать!
—Пущай подает! — беззаботно бросил в зал повар. —Пуганные!
—А я подам в суд на вас, господин повар за оскорбление личности. И на этот ресторан, за то, что всякую бурду и помои посетителям подают!
—Он не врет, Федор Кириллович, в самом деле подаст в суд, — раздался все то же голос.
—Ну и что! — уже со злостью отреагировал на дельный совет повар. Видно, последние слова Попрыкина сильно задели гордость шеф-повара, так как тот нахваливал блюда его конкурента Сидорова, шеф-повара из «Трех бочек». —Вы, господин Попрыкин, — начал свою убийственную речь повар, — самый настоящий говноед. Мы-то знаем, что у Сидорова подают! Мы-то знаем!.. Вот и идите вы к своему Сидорову и жрите его говно! — после повар обернулся в зал: —Да у этого Сидорова в «Трех бочках», в самом деле, не еда, а дерьмо. А напитки у него одна ослиная моча-с, да помои-с. И потом…
И пока повар толкал свою жестокую для слуха Попрыкина речь, отвернувшись от него, он не заметил, как последний, занес над его головой бутылку из-под шампанского для, разумеется, удара. Удар бутылкой по поварской голове сопровождался обрывочными фразами из уст взбеленившегося Попрыкина: «Вот тебе!..», «Уж я пойду… в «Три бочки»… «Сам ты говноед!»
…Настал день суда. На суд явились истец, господин… Думаете, Попрыкин? Нет, же! Жертвой оказался шеф-повар ресторана «Три слона» — Федор Кириллович Соленный, а значит, истцом был он сам с пробитой головой, тогда как господин Попрыкин, виновник торжества, был ответчиком. Вот так!
На суде, кроме судьи, присутствовали двенадцать присяжных, обвинитель и адвокат ответчика, а также друзья и знакомые наших героев.
Суд вынес решение, но, увы, не в пользу ответчика. Когда господину Попрыкину объявили решение суда о выплате штрафа пострадавшей стороне, господину шеф-повару за причиненный ему физический ущерб, назвав сумму, то того хватила самая что ни на есть кондрашка.
Попрыкина сразу же отвезли в карете скорой помощи в близлежащую клинику. Ему был поставлен диагноз… Нет, лучше я умолочу о том, какой диагноз поставили этому «калоеду».

Действие второе

Раннее утро. Все та же гостиная. Граф Илья Петрович Тёмкин раскинулся на кушетке. Спит. Слышен его храп.

Тёмкин. (Пробуждаясь с бодуна и размышляя). О боже! И приснится же такое: цыгане… дерьмо… Не приведи господь! Ну, ладно, пусть цыгане, но дерьмо!.. Хотя, постой, уж коли снится нам говно, то говорят, к достатку! Что ж, навоз и в Африке навоз! А вот, к чему цыгане?.. (Недовольным голосом). Ух, уж Попрыкин этот… тоже снился мне! К чему бы это? И был во сне он почему-то калоедом. Хотя, признаться, из уст его несет зловонием сортира. Уж лучше б «Кальман» рта зловонного не раскрывал… Постой, а кто ж поручику дал прозвище такое, пусть даже за глаза? Ну, да, мой дорогой барон. Шутник, однако!..
В гостиную входит барон Иван Павлович Штемпельманн. Веселый. На нем домашний халат бухарского покроя, как видно, хозяина дома.
Штемпельманн. (Басит в своей манере, потирая своими большими руками). Ну-с, граф, как после такого излиянья почивали?
Тёмкин. (Сидит на кушетке, потирает затылок). Как голова болит, барон. Ох, это пьянство — уж не по годам. Слабеет голова, да ноги пухнут, еле ходят. И этот сон…
Штемпельманн. Ах, да, чуть было не забыл, Илья Петрович, во сне вы все кричали: «Говно!» и «Говноед!».
Тёмкин. В самом деле, кричал во сне я?
Штемпельманн. Резон мне врать, Илья Петрович! Вранье — не мой удел. Коль рот я открываю, то лишь для правды… как на суде! Иль чтобы съесть кого-нибудь, иль выпить что-нибудь… И, кстати, «Кальмана» во сне упоминали! Неужто, сударь, снилось вам оно и Кальман с ним в придачу?
Тёмкин. Какое извращенье был мой сон, барон! Да, снилось мне дерьмо. Понятно, к прибыли оно. Но вот цыгане…
Штемпельманн. (Глядя, как граф недоумевает). Как, Илья Петрович, цыган мы пригласили в ночь: они играли, танцевали. Неужто вы запамятовали?
Тёмкин. Ей-богу, будто память мне отшибло — не помню я вчерашний день, не помню я, что цыган мы пригласили. Что за амнезия?! Лишь помню, как мы, барон, сидели в зале и терпкое вино мы с вами попивали, а я рассказывал историю одну.
Штемпельманн. Интересно?!
Тёмкин. Во сне, барон, мне снился сон: мы с вами в ресторане «Три слона», а в нем цыганка Зара под аккомпанемент гитар поет романсы. Изрядно захмелев, не удержались мы, барон, и в пляс пустились, давая гопака. Ах, бедный пол! Как мы плясали, отбивая каблуком!
Штемпельманн. (Рассмеявшись). Так, значит, граф, мы дали гопака? (Мечтательно). Как мне хотелось бы, попасть в ваш сон, Илья Петрович… (Извиняясь). Простите, граф, вас перебил я. Валяйте далее ваш сон!
Тёмкин. Пока мы танцевали, пока цыганка Зара пела, назрел шкандал: клиент не стал платить за кушанья, сказав, что он не платит за помои. И это все он высказал Солёному.
Штемпельманн. (Расхохотавшись). Федору Кирилловичу, шеф-повару? Из «Трех слонов»? (Граф Тёмкин кивает, улыбаясь) Ха-ха-ха, я представляю, каков же был шкандал! Чтобы такое заявить Солёному! Однако! Какая смелость! Друг мой, а он клиенту морду не набил?!
Тёмкин. Похуже было: он дал понять клиенту, что тот… язык не поворачивается такое произнесть!
Штемпельманн. (В нетерпении). Так что же, граф?! Держу пари, Илья Петрович, это слово «говноед»! Я прав?
Тёмкин. Как всегда.
Штемпельманн. И более того, клиент тот был Попрыкиным во сне! Бьюсь снова об заклад!
Тёмкин. И здесь, барон, ты прав!
Штемпельманн. Немудрено! Сон, как Фрейд говаривал, — иносказанье! Что по ночам нам только снится, то днем подсказкой может стать. Однако, хочу заметить вам, Илья Петрович, из уст Попрыкина, всамделишно, уборной пахнет. Что ж он такое ест, ума не приложу… Как только его супруга терпит!
Тёмкин. (Печально). Терпит, барон, терпит. Русская женщина и не то еще стерпеть способна!
Штемпельманн. Эх, граф, забыли, я давно не немец, хоть я ношу фамилью Шемпельманн. Я русский! Отец мой православным стал, когда пошел служить Царю, чтобы стать защитой государству. Не мне ли знать, как русская натура терпелива!
Тёмкин. Барон, увольте, не хотел я вас обидеть. Так, к слову было сказано. Скажите, а в какой связи Попрыкину вы дали прозвище такое — «Кальман»?
Штемпельманн. Ну, как же? Кальман — еврейское Кельман, а Кельман — греческое Калонимус, что означает «красивое имя».
Тёмкин. Барон, вы пудрите мозги мне.
Штемпельманн. Резон мне врать, Илья Петрович! Что ж, я повторюсь: вранье — не мой удел. Коль рот я открываю, то лишь для правды… как на суде! Иль чтобы съесть чего-нибудь, что-нибудь, иль выпить…
Тёмкин. (Задумчиво). И суд мне тоже снился… (Улыбнувшись). Скажите, может, «Кальман» связано с дерьмом? Ведь «Кальман» напоминает и слово «кал», то бишь, навоз или дерьмо, а «ман» от слова «мания», то бишь, «болезненное психическое состояние». Неужто моя догадка неверна? Ну, барон, калитесь же?! Ведь, лишь для правды, предназначены, как часто говорите вы, уста!
Штемпельманн. (Тоже улыбаясь). Верно, граф, под «Кальманом» имеется в виду «каломан», то бишь, «калоед». Зачем печалить парня, пусть тешится он имением прекрасным, не ведая всей истины.

Пауза

Ну, а дальше что? Что дальше было в сне, Илья Петрович?
Тёмкин. Что было дальше… Позвольте-ка мне вспомнить… А! В итоге для Попрыкина все кончилось печально. Его призвали в суд, за то, что он шеф-повару бутылкой череп проломил.
Штемпельманн. А повар жив остался?
Тёмкин. Да. Более того, Попрыкину назначен штраф был за хулиганство и побои. В конце же, кондрашка его хватила.
Штемпельманн. (Улыбаясь) Бедный наш Попрыкин! Бедный калоед!..

В гостиную врывается Петр Игнатьевич Попрыкин, молодой человек лет тридцати, худощавый, в военной форме с погонами поручика.

Попрыкин. Граф, барон, мне довелось подслушать неприятный для слуха моего беседу вашу. Я оскорблён! И вынужден перчатку бросить вам обоим!
Тёмкин. (Гневно Попрыкину) Щенок, не рановато ль рвать пасть свою, когда еще с губёнок не иссохло молоко? Что?! Молчать! Смирно! Не тявкай, а то в бараний рог согну тебя, молокосос! Ты не смотри, что стар я, сдюжу и троих, как ты! Пшёл вон, щенок!
Штемпельманн. (Спокойно и иронично) Ну, что стоишь, молокосос? Коли старшой велит, иди, пока не поздно.

Попрыкин стоит какое-то время в недоумении и нерешительности, униженный и оскорбленный, но все же разворачивается и удаляется из гостиной с опущенными плечами.

Тёмкин. Да… брат, наговорили мы с тобой и человека оскорбили.
Штемпельманн. Да был бы это человек!
Тёмкин. Ну, да ладно, всякое бывает, тем паче Господь на нас ниспосылает испытаний по силам нашим.

Занавес

26.12.2021