`
Санёк появляется ближе к полуночи: пьяный, мокрый, окровавленный и грязный с ног до головы. Очевидно, где-то пил, дрался и падал. Приходит он не один, а вместе с двумя приятелями, находящимися примерно в таком же состоянии.

Один молодой — крупный, рыхлый, с одутловатым лицом и блуждающим взглядом круглых навыкате глаз, а второй — постарше, чрезвычайно худой, с прилипшими к его нервному, острому лицу мокрыми волосами, суетливый и заискивающий. Он умильно глядит на Лилю, которая одновременно запахивает халат и поправляет волосы, пытаясь поцеловать у неё руку. Всё это происходит в крошечной прихожей, которая, не успев начаться, одним своим руслом упирается в их единственную комнату, а другим в почти игрушечную кухню.

Через несколько минут, подчиняясь указаниям Санька, приятели усаживаются за стол в бедно обставленной кухне, с синими, казёнными панелями и отрезом ткани с узбекским орнаментом на окне вместо занавески. Из мебели здесь, помимо стола, три разномастные табуретки, длинный, покосившийся пенал в углу и громоздкий навесной шкафчик над унылой раковиной. Из техники — газовая плита и маленький холодильник. Эту квартиру в качестве расширения недавно получил Лилин свёкор, а до этого они жили вместе с родителями Санька и его замужней сестрой с двумя её детьми. И все эти восемь человек размещались в двухкомнатной квартире без горячей воды. Пришлось кухню перенести в коридор. А в освободившемся помещении жили они — Лиля и Санёк. Ничего, помещались, хотя и было трудно, ведь сидели друг у друга на головах.

К тому же у Санька никак не складывалось с работой. Тогда же и выпивать стал всё чаще. В пьяном виде обязательно скандалил, выбивал двери, ломал мебель. Будучи трезвым искренне каялся, просил прощения, давал обещания. Ему верили, а через время всё начиналось сначала. Сама Лилька после того, как пролетела с поступлением, работала няней-санитаркой в детском саду.

Так что, конечно, когда стало известно, что новенькую, хотя и малогабаритную квартиру отдают им, Лилька была на седьмом небе от счастья. Сейчас, правда, она всё чаще думает, что так ужасно, как теперь, они не жили даже там, в его родительском доме.

Только недавно она стала понимать, что муж больной человек, который работать не просто не хочет, а вообще не в состоянии. Потому что нездоровый и зависимый. А ещё потому, что есть такая категория людей, которые подспудно осознавая свою ущербность и слабость, уверены, что им все должны. Все без исключения и до конца жизни. Государство, родители, учителя, работодатели, соседи, друзья, жёны, дети, случайные знакомые…

Но тогда Лиля тоже считала, что виноваты все, кроме него… Сочувствовала, оправдывала, входила в положение и даже вместе с ним гневно клеймила позором тех, кто отказывался это делать… Считала, что здесь его просто не понимают. Такого умного, страдающего и необыкновенного.

Именно поэтому они по приглашению её родителей, поехали к ним. Но очень скоро и там началось то же самое. И страшнее всего, что случалось это на глазах Лилькиных родителей и её младшего брата, которые совсем не понимали, что происходит и как вообще такое возможно. Теперь она переживала ещё и за них. Поэтому, не дожидаясь окончания своего отпуска, на время которого было запланировано их пребывание, Лилька настояла на отъезде. Это оттуда они возвращались вчера вечером. Сейчас невозможно даже представить сколько раз в будущем ей припомнится это.

Так что снова не получилось, а ведь сложись всё по-другому, можно было и остаться. Там и регион побогаче, и с работой получше, да и с жильём что-нибудь придумали бы. Но, увы…

… Санёк громко требует закуску и с глухим стуком ставит на стол бутылку. Лиля молча открывает холодильник. В этом положении особенно отчётливо видны её острые локотки и длинная, худая спина, обтянутая ситцевым халатиком. Лиля достаёт сковородку и выпрямляется.

Они бедны, как церковные мыши. Самой большой роскошью за последнее время был проезд в купейном вагоне, оплаченный матерью Лили да купленные ею же для дочери джинсы-варёнки. Санёк уже третий месяц без работы. А на Лилькину зарплату детсадовской няньки сильно не разбежишься. Вот так и живут. Помогают кое-как держаться на плаву небольшие переводы от её родителей, а от его — регулярные пакеты с набором самых простых продуктов.

Много лет спустя Лиля будет удивляться, как при таком меню: картошка жареная, макароны с творогом или консервами, картошка отварная, макароны с сосисками да бутерброды со странной, не твердеющей, жёлтой консистенцией, под названием «Рама», которую они простосердечно и искренне считали маслом, она умудрялась при росте 176 сантиметров, весить меньше шестидесяти килограмм.

… Лиля разогревает макароны с тушёнкой, ставит тарелки и по требованию мужа открывает баночку лечо, которую оставляла на праздник.

По большому счёту Лиля рада, что Санёк пришёл не один. Значит, меньше будет злобы, придирок и выяснения отношений, которые неизменно начинались у него в этом состоянии.

Сколько раз такие словесные, а то и физические истязания, отягощённые бредом ревности, продолжались до самого утра.

Тот, что постарше, хлипкий, улыбчивый мужичок с мятым лицом, выходит из ванной, и прежде, чем сесть, снова пытается поцеловать Лилькину руку, приговаривая какие-то бессвязные слова заплетающимся языком:

— Моё почтение, уважаемая… Хозяюшка… Простите… Послушайте… Вашу ручку…

Чуть заметно брезгливо передёргивая плечом, Лиля быстро отходит к плите и выключает газ. Второй парень настолько пьян, что странно поводит своими выпученными глазами и наверняка даже не понимает, где находится.

Под столом возле Санька уже образовалась небольшая, мутноватая лужа.

— Может, переоденешься в сухое? — мягко и осторожно спрашивает Лиля у мужа, — Неприятно ведь в мокром, а я бы пока вытерла… А то под линолеум натечёт…

Огромный грохот сотрясает кухню. Это Санёк, что есть силы, ударяет по столу кулаком. Раз, другой, третий… Подскакивает, падает на пол и разбивается тарелка, звенят вилки, опрокидывается бутылка, но вертлявый её быстро подхватывает. Санёк вскакивает и, толкнув Лилю в грудь, прижимает к стене, удерживая жену за горло.

— Ты как, с@ка, с моими друзьями себя ведёшь? Ты почему их не уважаешь?! И до каких пор будешь указывать мне, что делать?! Я тебя, спрашиваю? — он встряхивает её и добавляет целое матерное кружево. Сейчас хорошо видно, что он гораздо ниже своей жены.

— Санёк, да чего ты, в самом деле, я не в обиде, давай лучше выпьем… — испуганно бормочет мужичок с прилизанными волосами, а второй, словно проснувшись от грохота и на время придя в себя быстрыми и на удивление точными движениями разливает водку.

— Заткнись, Штыря, — резко отзывается Санёк, не глядя на него, и согнувшись пополам, заходится в диком кашле.

Несколько минут спустя он, потный и красный от напряжения, подходит к столу, быстро и нарочито громко чокается с приятелями, расплёскивая спиртное, и выпивает залпом.

— Ты, Штыря, даже не понимаешь, кого пытаешься защищать… Это же ведьма, самая настоящая… Ты посмотри на неё внимательно, — он указал грязным пальцем на Лильку, стоящую у плиты с пылающим лицом, которое закрывали свисающие волнистые волосы, и грязно-багровыми отпечатками на высокой, тонкой шее…

— Смотри, — продолжал Санёк, разливая по стопкам водку, — но боже тебя сохрани приближаться… За нас, мужики! — он выдохнул и опрокинул содержимое в рот.

— … потому как тогда, — проговорил он чуть позже невнятно, с набитым ртом, — я за твою безопасность не ручаюсь… Короче, я тебя предупредил… И к тебе, Гамза, это тоже относится, эй, — он толкнул молодого так, что тот чуть не упал, — ты что, спать сюда пришёл?!

— Ты родаков моих спроси, — продолжал он, глядя на Лильку светлыми от ненависти глазами, — они тебе порасскажут… Ты прикинь только, как я привёл в дом… эту… эту… — он помолчал, а затем грязно выругался, — то моментально подцепил какую-то заразу, которая видно, меня и доконает… — он снова закашлялся.

— А ещё потерял отличную работу и не одну, кстати… Сеструху мою муж с двумя детьми бросил, отец загремел в больницу, у матери онкологию подозревают… А она всё прикидывается ангелом, мол, ничего не знаю, я ведь вся такая из себя, не вам чета… — он снова подошёл к Лиле и заглянул ей в лицо:

— Зачем ты это делаешь, ведьма? — с притворной ласковостью спросил он, — Что ты видела от нас плохого? Молчишь, как всегда… Ладно… А ещё, представь, Штыря, что твоя собственная жена стесняется тебя… И не хочет от тебя рожать… Даже забеременеть не в состоянии, — ещё один матерный залп, — каково тебе было бы? — он снова быстро выпивает и закуривает:

— Ты зачем сорвала меня отсюда? — продолжает он, вплотную подходя к Лиле и выпуская дым ей в лицо, — Где у меня была работа, друзья, родители, квартира? Зачем обещала золотые горы, а затем объявила, что мы возвращаемся обратно? Ты специально измываешься надо мной?

От Санька исходит тяжёлый, смрадный запах, — жуткая смесь испарений от сырой одежды, пота, свежего перегара, давно немытой головы и чего-то ещё, кислого, прогорклого, принадлежащего только ему.

— Не смей молчать!

Он вдруг неожиданно всхлипывает и отворачивается, постепенно свирепея:

— А я, я??! Да разве я таким был?!

От удара по лицу Лилькина голова мотнулась в сторону, и она тихо вскрикнув, тут же зажала себе рот рукой. Кричать нельзя, иначе будет только хуже:

— Всю жизнь ты мне исковеркала… проклятая, — шепчет он ей в ухо, — всё наперекосяк из-за тебя…

… Утром в прокуренной, грязной кухне, за неопрятным столом уронив голову на руки рядом с переполненной пепельницей, спит Штыря. Он громко свистит носом.

Гамза же, ещё ночью получив от Санька звонкую оплеуху за неправильно истолкованный, но крайне несвоевременный свой выход из-за стола, как попытку помощи «ведьме», был немедленно, причём нещадными пинками, выдворен из квартиры.

… В комнате на высокой кровати в самом углу, отвернувшись к стене, свернулась в калачик Лиля. Рядом с ней лежит на спине одетый Санёк и мутным взглядом обводит комнату, пытаясь восстановить в памяти ночные события. Он поворачивает голову к жене и долго прислушивается к её дыханию. Волнистые, белокурые волосы Лильки перламутровой волной лежат на её подушке. Они так близко от него, что он может коснуться их щекой. На её белоснежной, нежной шее испуганным, загнанным мотыльком бьётся тонкая, голубая ниточка. Сашке мучительно хочется дотронуться до неё, коснуться хотя бы пальцем. Он протягивает руку и застывает в неподвижности…

Что-то болезненно сжимается в груди. Только бы не закашляться сейчас, думает он. Сашка чуть слышно касается Лилькиных волос и сходит с ума от невыносимой нежности, от которой у него перехватывает горло и чем-то тревожно-прекрасным наполняется душа.

Лиля неподвижна и дышит абсолютно беззвучно. Её белая рука лежит поверх одеяла. Тонкие, длинные пальцы слегка подрагивают.

Санёк не выдерживает и гладит её по плечу.

— Не смей! — не оборачиваясь, глухо произносит Лилька, — Ненавижу…

Последнее слово она произносит почти по слогам с глубоким, проникновенным чувством, от которого Сашку бросает в дрожь. Он резко, как при ожоге, отдергивает руку и медленно поднимается.

Он смотрит на свои сбитые костяшки пальцев, чувствует, как ломит всё его тело и ноют ссадины. Но то, что терзает изнутри, то что жжёт, болит и не даёт забыть о себе ни на минуту, мучает его гораздо сильнее.

— Ведьма, — растерянно бормочет он, — и не находя себе места, направляется в кухню, посмотреть не осталось ли чего-то, чем можно если и не унять полностью, то хотя бы на время приглушить эту саднящую, почти невыносимую боль…