`
В одном из вагонов, размеренно двигающегося пассажирского поезда № 26 сидели трое: двое мужчин и одна девушка. Один из пассажиров — невысокий и очень худощавый молодой человек по имени Александр (хотя так никто и никогда к нему не обращался, а чаще звали Санёк), с впалыми щеками и вдавленной грудью, надрывно кашляет, после чего достаёт из кармана широких брюк несвежий носовой платок, шумно прочищает нос, затем сминает и, откидываясь назад, небрежно засовывает этот большой и слегка отяжелевший ком обратно в карман.
Во время всех этих манипуляций он время от времени бросает недобрый и какой-то задумчивый взгляд на молодую женщину. Это его жена Лиля. Даже сторонний наблюдатель наверняка обратил бы внимание, как он это делает. А также на то, что Санёк даже, когда не смотрит на жену, и неимоверным усилием воли отводит блёкло-голубые глаза к окну или украдкой, словно исподтишка поглядывает на их попутчика, он продолжает думать о ней. И думы эти, судя по выражению его лица довольно неприятные. Но она, то ли действительно, то ли намеренно не замечает этого, поскольку занята беседой с мужчиной, что сидит за столиком напротив.
Это рослый и широкоплечий человек, с ухоженной, рыжевато-курчавой бородкой, ясными голубыми глазами и белозубой улыбкой. И хотя на вид ему едва ли больше тридцати пяти, он явно старше своих попутчиков, совсем молодых людей.
Дело происходит в самом начале 90-х, такое понятие, как «свой бизнес», ещё совсем не в ходу, к тому же особенно мужчина о себе не распространяется, но то, что этот молодой человек представившийся Константином, имеет отношение к предпринимательской деятельности, причём самое непосредственное, становится ясно буквально с первых минут их общения. Сейчас он что-то рассказывает Лиле, от чего та смеётся, играет глазами и отвечает ему живо, остроумно и тонко. Они обсудили за эти несколько часов уже, кажется, всё на свете.
— А «Мастера и Маргариту», я прочла впервые в пятнадцать лет. Раньше было не достать… И принёс эту книгу мой папа, взял у кого-то буквально на пару дней… Это было что-то невероятное! — Лиля, высокая, худенькая блондинка с греческим профилем, улыбается, и красиво качает головой, — Взрыв мозга! Откровение… Тот случай, когда понимаешь, что ничего подобного до этого ты не просто не читала, а даже не слышала.
В вагоне снова раздаётся кашель. Константин на мгновение отводит взгляд от Лили и с озабоченным видом смотрит на её мужа, пока тот потный и красный, содрогается в новом приступе кашля:
— Болеет? — неопределённо машет головой в его сторону он.
— Нет, — пожимает плечами Лиля, — у него хронический бронхит, кашель курильщика… Так вот, у Булгакова меня больше всего поразило, как он описывает…
По одному только движению желваков её мужа, можно определить насколько он зол. Он не понимает, как кто-то добровольно (!) битый час в состоянии говорить на такие скучные темы. Лично ему вся эта нудятина ещё в школе осточертела. Какой-то чувак, понимаешь, наваял после бала, опившись шампанским, а ты почему-то должен это читать, а то ещё чего доброго учить наизусть.
Хотя как раз это здесь совершенно не причём. Раньше бы даже не заметил. Пожал плечами, хмыкнул, ну мало ли чокнутых ботанов на свете, да и пошёл своей дорогой насвистывая. А сейчас он так не может. Теперь у него Лилька… Стерва окаянная… Специально заводит такую тему, чтобы ему нечего было сказать. Ещё и про кашель этот чёртов болтает всем подряд… Делает из него какого-то припадочного хроника, красуется перед пижоном этим…
Санёк переводит взгляд на сидящего напротив Костю, который сидит со своим румяным, холёным лицом в облегающей его плотное, здоровое тело тонкой водолазке, поглаживает бородку и сверлит Лильку взглядом. А эта дурёха и рада… Сашка встаёт, опираясь о столик кулаками. И проходя мимо жены, намеренно и весьма чувствительно задевает её коленки ногами.
В тамбуре он жадно закуривает, прогоняя из своего сознания образ улыбающейся Лильки и почему-то особенно остро вспоминая эти её коленки: тонкие, молочно-белые, а ещё… беззащитные какие-то, которые совсем не закрывала короткая, клетчатая юбочка. Санёк стиснул зубы, и под бледной кожей его снова заходили желваки.
Специально и вырядилась так, чтобы его позлить. Замужняя женщина, а красится и ходит в мини, как… как… Докуривая вторую сигарету, он с остервенением длинно сплёвывает, выбрасывает окурок и идёт куда-то через состав, через лежащих, пьющих, жующих мужчин и женщин, их орущих детей, привычную вонь сортиров, очередь к капающему титану, горластых проводниц, дым и грохот тамбуров…
Возвращается в своё купе Санёк уже сильно выпившим и немедленно вызывает в коридор испуганную Лильку, которая застилает постель. Ещё через пять минут они в тамбуре.
— Ты хоть бы подумала своей головой, — внушает он ей, — как выглядишь со стороны… Лиля ссутулившись и поникнув головой, смотрит вниз. Свисающие, длинные волосы почти полностью скрывают её лицо. Светло-зелёные глаза не моргают, они словно остановились.
— Да ты почти вешалась ему на шею, — продолжает Санёк, снизив голос до шёпота, так как в тамбур входят двое мужчин и закуривают, — и это в присутствии мужа. Можно себе представить, чтобы началось, если б ты ехала одна…
— Ничего бы не началось ровным счётом… — тихо отвечает Лиля и отодвигается от него, хмуро глядя в мутное, с застарелыми, ржавыми потёками окно, — Зачем ты пил? Ты ведь обещал мне? — она смотрит на него, но не выносит злобного взгляда его водянистых, бледно-голубых глаз и снова отворачивается.
— Не твоё дело! — говорит он таким громким, свистящим шёпотом, что мужики у противоположного окна, что-то вполголоса обсуждавшие, замолкают, — Идём отсюда, — бросает Санёк и направляется в следующий вагон. Лиля вздыхает и покорно идёт за ним. Она знает, что если ослушается, то всё станет намного хуже.
— … да он смотрел на тебя, как на шлюху, если хочешь знать, — продолжает её муж уже в следующем тамбуре.
Лиля вдруг понимает, что полупьяный Санёк в своём коричневом, старом свитере с вытянутым горлом, отдающий потом и свежим водочным запахом и этот холодный и скрипящий, воющий и ржавый, заплеванный и вонючий тамбур каким-то немыслимым образом очень подходят друг другу.
И таких мест, которые как раз её мужу, где ему удобно, где он чувствует себя в своей тарелке довольно много. Например, пивнушка на железнодорожном вокзале в их родном городе. Ещё скамейки на маленьком стадионе в парке, чебуречная у городской бани, карьер за домом, лесополоса, где можно беспрепятственно «палить кастрик» и понятное дело, выпивать. Котельная, где Санёк недолго работал. Вагончик на стройке, где он продержался ещё меньше. И вот тамбуры… Странное дело, здесь даже его свитер, который Лилька ненавидела, с висящими локтями и о, ужас, заправленный в штаны, казался вполне уместным. В таких местах Санёк даже кашлять переставал.
— Как, по-твоему, я должен был реагировать? Радоваться мне нужно, что у меня жена готова повиснуть на каждом, кто ей слегка улыбнётся?
— Ты бы лёг, Саш, а? В самом деле, уже поздно, завтра рано приезжаем, да и холодно тут. Снова кашлять начнёшь… Лиля направилась было к выходу, но муж остановил её, резко и болезненно дёрнув за руку.
— Нет уж, милая, не дождёшься… Знаю я для чего ты меня укладываешь, да только не выйдет на этот раз… — он сделал паузу, вытаращил глаза и громко икнул, — Больше твои штучки не пройдут… И перестань всем трепаться про мой кашель! Ты поняла?!
— Что не выйдет? Какие штучки… — начала Лиля, но не успела закончить, так как он длинно и страшно выругавшись, вдруг грубо схватил её за шею.
— Знаю, чего ты хочешь, ведьма, — прошипел он ей в лицо, — все твои помыслы, все задумки твои, всё знаю, стерва… — он отпустил её и снова закурил, — Ты думаешь, мне неизвестно почему я болеть так начал?
— Да ты что? — округлила глаза Лиля, — Недопил что ли? Я тебя по две пачки «Примы» в день заставляю скуривать? Я в тебя холодное пиво на морозе, после бани вливаю? Даже мать твоя говорит, что у тебя этот диагноз с восемнадцати…
Короткий удар по лицу, и ещё один в солнечное сплетение не даёт девушке закончить и отправляет её в угол тамбура.
— Это тебе, чтобы не умничала, а это за разврат на глазах мужа… — говорит он, пока она ловит ртом воздух.
— И мать мою сюда не приплетай, ясно тебе? — он вновь замахивается и Лиля, закрыв лицо и голову руками ещё теснее вжимается в холодную стену вагона. Её плечи начинают вздрагивать.
— Без меня в купе, чтоб не заходила! — он матерно выругался, — И не дай тебе бог снова начать с этим пентюхом рассуждать… А вообще, если он что-нибудь скажет, ответишь ему так…
Лиля слушает бессвязный, перемежающийся матерными словами, набор слов и совсем ничего не понимает. Главным образом, она не может внятно ответить даже себе, как могла выйти замуж за этого человека два с половиной года назад? И ведь женились по взаимной любви. В этом нет никакого сомнения. Сашка понравился ей сразу: весёлый, обаятельный, компанейский.
За два месяца, что они встречались до свадьбы, Лиля его толком, наверное, и узнать не успела. Да и сложно было это сделать, когда тебе восемнадцать, а твоему избраннику девятнадцать. К тому же, они редко оставались вдвоём. Сашка не мыслил себя без общества. Поэтому даже в кино они ходили компанией. Он, она… и его приятели. Некоторые находили это странным, а ей нравилось. Ей вообще всё нравилось, что имело отношение к нему… По крайней мере, тогда, до свадьбы. И какое-то время после…
К дому подъезжали молча. Едва закинув вещи в квартиру, Санёк всё также, не говоря ни слова, вышел, хлопнув дверью. Разговаривать с ней на трезвую голову ему, в последнее время, становилось всё труднее. Почему так происходило, он не знал. Ведь любил Лильку, до сих пор любил. Ничуть не меньше, чем в тот февральский вечер, когда их познакомили.
Как им хорошо было друг с другом… Как легко, весело и просто. А что происходит сейчас? Да он и сейчас любит, но как-то по-другому — яростно, страстно, болезненно. Почему ему так неуютно под её взглядом? Почему хочется съежиться, спрятаться, исчезнуть? Даже если она ничего не говорит… Было бы гораздо лучше, если бы говорила, кричала, устраивала скандалы… А так — ему непонятно и страшно…
Противный, тревожный страх, что она непременно уйдёт, оставит его, потому что она другая, она выше, тоньше, чище, она не останется с ним, ведь он проигрывает по всем статьям вот этим всем уверенным, здоровым и сильным. С рыжими бородками и без. В кожаных куртках, едущих за рулём крутых тачек… Тех, кого он так люто ненавидит, долбанных победителей, идущих по жизни смеясь. Которым всегда всё и у которых всё лучшее. У которых получается всё легко и красиво, а у него всегда на раскоряку, через боль, стыд и страдание. А тут вдруг раз и Лилька. Откуда? За что? Как так?
И потому страх гонится за ним по пятам и Санёк прячет его за агрессией, топит на дне стакана, баррикадирует напускной бравадой, потому что боится, что страх победит и тогда всё пропало. А значит, и он пропал тоже…
Разбирая вещи, Лиля прислушивается к звуку лифта. Его хорошо слышно за их картонной дверью не то, что из коридора, но даже из комнаты. Она гонит из головы свои мысли, и в то же время не может не думать о том, в каком состоянии придёт сегодня домой Сашка. Потому что его пьяного она боялась и ненавидела одновременно.
И даже не всегда понимала чего в ней больше: ненависти к этому несчастному человеку с ущемлённым чувством собственного достоинства и укоренившимся, видимо, навечно комплексом неполноценности, кипучей ненависти или холодного равнодушия. Эти чувства смешивались, переливаясь друг в друга, бурлили, замирали, а иногда вдруг становились автономными.
Как же она любила его. Неужели ей это только казалось тогда? Быть может, она придумала себе всю эту любовь? Нет, она помнит, как говорила когда-то: ой, девчонки, а я вот смотрю на своего Сашку и у меня голова от любви кружится…
«Что там любить?» — слышит она и сейчас голос своей матери. «Он не пара тебе, совсем!» — и это тоже говорили. Ну как же это может быть, когда она помнит, что почувствовала, когда увидела его в первый раз! Её, как обожгло изнутри, а потом разлилось приятное тепло и она всё поняла. Да и он тоже. И потому так смотрел и улыбался… Вот оно как бывает, оказывается. Да она забыла тогда вообще всё на свете. Никого не видела, ничего не замечала…
Выпивать Санёк начал почти сразу. И менялся при этом просто неузнаваемо. Становился раздражительным, агрессивным и злым. Срывался на пустом месте, ревновал ко всему: к книгам, подругам, работе, к её семье. Подозревал и ревновал постоянно, по полночи заставлял признаваться в несуществующих изменах, не раз поднимая руку. Особенно не выносил, если она начинала по его выражению «умничать»: приводить аргументы или просто противоречить ему.
Но, несмотря на это, первое время после замужества Лиля всё ещё любила его. Пыталась понять, жалела, прощала. Когда после очередного скандала он засыпал тяжёлым, пьяным сном в разгромленной им квартире (а случалось и такое), она вздыхала облегчённо: «Спи, родной, спи, буйная головушка»…
Сейчас на третьем году их совместной жизни этого и близко нет. Остались страх и ненависть, хотя может статься, они так разрослись, что любви за ними просто не видно. От одного отвратительного скандала до другого любовь никак не успевает хотя бы напомнить о себе. А его пьяные сцены одна омерзительные другой в последнее время участились.
И что ей делать? Своего жилья нет, куда идти? Некуда… Разве только вернуться к родителям не солоно хлебавши… А там брат с армии пришёл, им самим не развернуться… Ох, безнадёга…
Лиля вдруг слегка приседает от страшного, и главное, неожиданного удара грома. И тут же считая это дурным предзнаменованием, непроизвольно и испуганно крестится, как научила её верующая свекруха. После этого слышится нарастающий и глухой шум дождя, который пустился сплошной лавиной.
Как ужасно, думает Лиля, жить с человеком только потому, что ей некуда деться… Что-то есть в этом нечестное, продажное и даже отвратное. Лиля передёргивает плечами, как от холода и подходит к окну, прикрывая плотнее форточку. Косой дождь барабанит с весёлой яростью по карнизу и уже полностью залил пол незастеклённой лоджии…
Продолжение следует…