Ровно в полночь стучится: быстрей открывай, жена.
Ты ждала меня, знаю. Увидеть тебя хочу.
Ничего не готовь — я дорогами сыт сполна.
Разведи-ка пожарче огонь, разожги свечу.
Молодая жена (и собой хороша к тому ж), поправляет растрёпанный локон, берёт фонарь.
Отпирает замок: хоть и призрачный,
всё же муж.
И болтает без меры, смеётся взахлёб,
как встарь.
От волнения, видимо, крутит на палец нить. А потом, словно утлая лодка, идёт ко дну.
Начинает реветь, угрожать невпопад, бранить:
бестолковый ты муж, взял и бросил меня одну.

Сколько раз говорила: не лезь, не твоя война.
Но когда же ты слушал? Конечно, тебе видней.
Пусть другие летят, ноги сунули в стремена.
Вот Охота поманит, а ты не скачи за ней.
Разве я не старалась в избушке создать уют?
Разве руку твою не держала моя рука?
Ты действительно думаешь, будто тебя там ждут?
Да наверно, считают за круглого дурака.
А боишься — я спрячу в чуланчик, и пронесёт.
Незавидный удел: ни согреть тебя, ни обнять.
Муж молчит, виновато молчит,
и понятно всё:
извини, драгоценная, время седлать коня.
Обязательно встретимся,
год не бери в расчет
(ухмыляется глупая тыква — садись, глазей).
Обнимает жена тишину, восклицает: чёрт.
Муженёк никогда не умел выбирать друзей.

И опять она в доме, распахнута, как окно,
белоснежней бумаги, чернее золы в печи.
Выбегает во двор, замирает, наморщив нос, в стылом небе пытается что-нибудь различить.
Только звёзды блестят, только ветер в трубе гудит,
только пропасть туманная стелется вдоль межи.
И такой трепыхается свет у жены в груди, что у всадника выбора нет.
Остаётся жить.
Умереть-то нетрудно,
чего там вообще уметь.
Лунный серп, как игрушка,
качается на ребре.
И поэтому муж вызывает на битву смерть, ох, и славное будет побоище в ноябре.