Мне целых пять лет.
У меня за щекой карамелька.
И сам я похож на карамельку, потому что просто источаю сладкое счастье, ибо в городе весна. За правую руку меня держит папа, за левую — мама, и мы идём в кино. А смотреть мы будем «Поющее и звенящее деревце» — волшебную сказку про хорошее. И счастье от этого ожидания становится невыносимо прекрасно. Настолько невыносимо (поскорее бы!), что когда папа уже у самого кинотеатра ухватил меня за подмышки, чтобы перенести через лужу, я в восторге быстро-быстро начал болтать ногами в воздухе. И забрызгал каплями весенней грязи новые светло-серые папины брюки, которые перед самым выходом из дома мама со всем тщанием отгладила через мокрую марлечку.
Папа ставит меня наземь и растерянно смотрит на брюки. И я на них же смотрю и холодею от ужаса: нельзя же в таких грязных брюках смотреть сказку. А потом они с мамой смотрят друг на друга и начинают смеяться. И я понимаю, что горя нет, а есть … карамелька со вкусом счастья у меня во рту. И я смеюсь тоже. И снова беру их за руки. И мы заходим в кинотеатр.
И сразу — в зал, потому как билеты куплены заранее, ещё вчера папа зашёл после работы и купил.
Папа ищет наши места, и я, когда они уже сидят, убегаю вперёд. Там, сидя на полу перед первым рядом, мы, ребятишки, особенно счастливы рядом с себе подобными.
А на экране гигантский холм вдруг разгибается перед героем и превращается в старушку — Родную Мать-Землю. Ах, как же красиво и страшно-то!..
В течение всего фильма каждый из нас несколько раз сбегает в потёмках, чтобы проведать родителей. Я тоже так делаю: встаю перед мамой, хлопаю её ладошками по коленкам и шепчу (уже знаю, что в кино громко разговаривать нельзя): «Мама! Ма-а-ам!!.»
И вдруг слышу голос чужой женщины: «Я не мама…»
Да как же стало мне жутко, что здесь, во тьме, на экране у меня за спиной злодеи в это время хотят извести главного героя, а моих мамы и папы нет рядом…
А в следующем ряду вдруг слышу взволнованный голос моей мамы: «Это мой сын, отдайте!..»
И тогда чей-то другой папа берёт меня подмышки и через голову свою передаёт в руки моему папе. Я сразу узнал эти руки, потому что ведь всегда же сын узнаёт своего отца…
А через несколько лет моя правая рука была уже свободна, потому что папы не стало. Его не было нигде: ни рядом со мною и мамой, ни где-либо ещё. Умер мой папа. «Навсегда?» — спросил я у мамы. Она только головой качнула и прижала меня к себе…
И я держался за неё левой рукой. А потом стал её держать. Это когда уже женился и у мамы появились внуки, на которых когда она смотрела, то шептала: «Как же они похожи на твоего папу…»
… Скоро год, как я не держу маму за руку, потому что она ушла от нас. Навсегда. Теперь я не спрашиваю, ибо сам знаю, что всегда наступает момент, когда кто-то уходит от нас помимо собственной воли… А пока со своими внуками я тоже хожу в кино. И младший в потёмках хлопает меня ладошечками по коленкам и шепчет:
— Деда-а-а, де-е-ед, страшно тебе?
— Не оч-е-ень, потому что ты же со мной , — отвечаю ему я.
Он тихонечко журчит во тьме смехом и шепчет:
— Да-а-а, с тобой… И никому тебя не отдам.
И утыкается мне в коленки мордашкой. И мне правда не страшно, потому что они у меня есть. И я у них — тоже…