Как-то неожиданно Олег Владимирович затосковал. Тосковать ему было совершенно не о чём: любимая семья, любимая работа с достойной зарплатой, поездки в отпуск с женой и трёхлетним сынишкой по удивительным и прекрасным местам. И в храм по выходным они ходили всей семьёй, и дом — полная чаша…

О чём тужить? А вот: всё чаще, глядя на подрастающего сыночка, стал вспоминать собственное детство. Маму, добрую, светлую. Он, маленький, любил подбежать, обнять, погладить ручонками светлые пушистые мамины волосы и сказать: «Солнышко моё!» А мама подхватывала на руки, кружила и отвечала радостно: «Олежка-сыроежка мой! Это ты моё солнышко!»

Папу он не знал, а с мамой им было очень хорошо вместе в их маленькой однокомнатной квартире. Там все радовало малыша: кухня, с самыми вкусными запахами на свете, уютный диванчик, собственный письменный стол, который ждал, когда он, Олежка, пойдёт в школу и будет заниматься важным делом — уроками, а пока они с мамой за ним рисовали вместе, учили буквы, читали азбуку.

Или чудесный сервант, в котором располагалось целое множество полочек, шкафчиков, отделений. В одном — высоко — прятались сюрпризы и замечательные подарки: машинки, мяч, подъёмный кран, конструктор, из которого они вместе с мамой мастерили всякие разности. И у него всегда получалось лучше, чем у мамы, и она хвалила его: «Ты у меня настоящим мужчиной растёшь, сынок!»

Были антресоли, где ожидали своего часа новогодние игрушки. Он так любил и так ждал всегда приближения сказочных дней, когда мама, встав на стул, доставала большую коробку, полную ваты, дождика, хрустальных волшебных шаров и сосулек и прочих чудесных игрушек, которыми они украшали ёлку.

Был ящичек, где хранился их семейный фотоальбом. И там мама была маленькой девочкой в коротком платьице, школьницей с портфелем в руках — это когда его ещё не было у мамы… И портрет мамы, где она смотрела прямо на него и улыбалась ласково, конечно, только ему, и солнечные лучи золотились на маминых солнечных волосах. «Солнышко», — шептал он, глядя на любимую фотографию.

А ещё — снимки на юге, где он строил на песке дворец, он всегда любил что-то строить, а мама смеялась и помогала. Он стал архитектором и хорошим архитектором — наверное, благодаря тем детским играм…
Что-то он совсем расклеился: игрушки ёлочные, сервант, диванчик… Узнал бы кто на работе… Метр девяносто пять и сто килограммов накачанного тела вкупе с суровым взглядом и короткой стрижкой как-то не свидетельствовали о сентиментальности их владельца.

Став взрослым, иногда слышал или читал высказывания о том, как балует мальчиков женское воспитание, не позволяет воспитать настоящих мужчин. Он хорошо знал, что это не так. Всё бывает по-разному…
Его мама была умной и сильной — это он сейчас понимал. Но силу свою всегда скрывала. Четырёхлетний Олежка боялся темноты, а мама делала вид, что не замечает страхов сына. Обнимала его и шептала:

— Сынок, мы, женщины, такие трусишки! Как хорошо, что у меня есть ты! Знаешь, вот в ванной темно, и мне даже страшно как-то туда идти…
И он чувствовал прилив великодушия и благородства, и это великодушие и желание помочь маме прогоняли страх начисто. И он шёл, включал свет и радостно объяснял:
— Смотри, видишь: светло! И нечего тут бояться!
А в пять лет он брал у мамы сумку:
— Мам, пойдём быстрее!
— Да я бы с радостью, сыночек, вот только сумка тяжёлая… Мы, женщины, народ хрупкий…
— Давай я понесу! Мне не тяжело!
Это сейчас он понимал, что сумка была совсем лёгкой, а тогда учился — учился быть сильным.
— Не плачь, сынок, мужчины не плачут!
— А если не можешь не плакать?
— Закрой дверь и поплачь, а потом выйди и улыбнись!
Так внезапно закончилось детство и так рано. Из садика забрала мамина подруга, Лена.
— Где мама?
— В больнице, Олег. Ей делают операцию: аппендицит.
Маму он больше не увидел. И фото маминых больше в руках не держал никогда. Приехала тётя Галя, мамина сводная старшая сестра, быстро оформила его в детский дом:
— У меня своих детей нет и не было, а уж с чужими я и подавно не справлюсь. Ты уже большой, Олег, будешь расти в коллективе, тебе это полезно. Квартиру вашу я сдавать стану, что ей пустой стоять-то. Деньги получу с квартирантов: глядишь, тебе куплю подарок какой-нибудь к школе.

В детдоме он, домашний, любимый, тем не менее, не стал мальчиком для битья. Он быстро научился драться и не давал себя в обиду.

Грозой детдома был Шняга, Вовка Шнягин. Он не отличался особой силой, но был патологически жестоким, не боялся боли — ничего не боялся, мог порезать себя самого или других на раз. Олег дрался с ним и делал вид, что тоже не боится боли, не боится крови — ничего не боится, и Шняга отстал, признал равным.

Подарков от тёти он не дождался. Да и саму тётю видел только один раз, когда уже вырос и стал жить самостоятельно. Тётя не лишила его жилья, не продала втихаря — и за то спасибо. Когда он, уже совершеннолетний, пришёл в их с мамой квартиру — она была пуста. Совершенно пуста — ни мебели, ничего. Даже лампочки выкручены. Что ж… он выжил, не пропал, не попал в тюрьму и не стал преступником или тунеядцем.
Он слишком хорошо помнил маму. Помнил её любовь, и эта любовь давала силы, вела по жизни. И сейчас про него можно сказать, что он состоялся. Как муж, отец, хороший работник, профессионал…

Отчего же так ноет сердце, и всё чаще снятся сны об их маленькой квартире, наполненной светом, цветами? Снится чудесный сервант и маленький диванчик и их с мамой письменный стол… А главное: у него не осталось ни одной маминой фотографии — совсем ни одной. И он очень боялся, что время сотрёт из памяти её светлые волосы и глаза с рыжими крапинками, и он забудет, как выглядела мама.
Он никогда в жизни не молился о вещах или предметах. Молился о сыне, о жене, о здравии и спасении своей семьи, о путешествующих и страждущих в болезнях. А вещи — это такой пустяк…

А тут вдруг ночью проснулся — и больше не смог уснуть: опять снилось, как живут они себе с мамой вместе, как она любит его. Почувствовал сильную тоску и, встав, подошёл тихонько к окну. Смотрел, прижавшись лбом к стеклу, на тихо падающий снег и, неожиданно для себя стал молиться:

— Господи, пошли мне что-нибудь о маме, какую-нибудь весточку, хоть что… Я так боюсь забыть её. Так люблю её, Господи…
Сам удивился несуразности просьбы — столько лет прошло, какие там весточки…

Днём, как обычно, забегался и думать забыл о ночных переживаниях. После работы проехался по магазинам. Обычно ездили за покупками всей семьёй, но тут особый случай — нужно было поискать подарок на день рождения жене. Выходя из машины, услышал скрипучий голос:
— Олег, это ты, что ли? Какой взрослый стал! А здоровый-то какой! Да… Когда я тебя последний раз видела — тебе ведь лет восемнадцать было, да? А какая машина-то у тебя красивая! Разбогател, что ли? А про родную тётку и не вспоминаешь?!
И он послушно, сам не зная зачем, поехал в гости к тёте Гале, постаревшей, уменьшившейся в размерах. Пил жидкий чай на неприятно пахнувшей кухне. Послушно улыбался, кивал головой и слушал, как жаловалась тётка на одинокую жизнь, на маленькую пенсию. Потом спросил:
— У вас не осталось что-нибудь из маминых вещей?
— Ещё как осталось! Я хранила в целости и сохранности!
Повела в коридор, подняла занавеску над каким-то шкафом — и он узнал их с мамой сервант!
— Вишь, как вещь сохранилась! Для тебя берегла! Можешь забрать… Ты мне только, племяш, помоги чуток… Денег не хватает — сам, небось, знаешь, каково пенсионерам живётся на белом свете, да ещё если никто не помогает… А я ведь тебе много добра сделала, Олег! Квартиру твою сберегла для тебя! И вот буфет тебе сохранила — гляди: как новенький!

И он отдал тётке пятьдесят тысяч — всё, что было с собой. Вызвал машину и забрал сервант, привёз домой, поставил у себя в кабинете. Жена, увидев этот старый сервант в их со вкусом и любовью обставленном доме, вздохнула, но, будучи человеком тактичным и умным, ни слова не сказала против и расспрашивать, глядя на его лицо, пока не стала.

А он закрыл дверь в кабинет, подошёл к серванту — и увидел всё как наяву: машинки, и конструктор, и ёлочные игрушки, и сладости на полке. Стал открывать шкафчики — всё пусто, там не осталось ничего из их с мамой жизни, но это был их с мамой сервант. Вдруг в одном из ящиков он что-то заметил. Засунул руку поглубже и достал… их с мамой фотоальбом.
Олег Владимирович открыл альбом — на него смотрели мамины весёлые глаза, рыжие в крапинку, и солнечные лучи золотились на маминых солнечных волосах. И она смотрела прямо на него и улыбалась ласково — конечно, только ему.

«Солнышко… Солнышко моё… Мама…», — прошептал он. Хорошо, что дверь в кабинет была закрыта — ведь мужчины не плачут…