Человек никогда не услышан полностью,
Человек — молчание в светлой комнате,
Повышает громкость внутренней музыки —
Ля минор тоски и басы в сосудиках.
Человек не озвучен, никем не высказан,
Он бы мог собою все книги вынизать —
Да кому те книги потом останутся?
Он с лица стирает усмешку пальцами.
Ты такая, знаешь — моя молчащая,
Я тебя читаю как луг и чащу,
Как разлив реки и кораблик в пристани.
Я читаю слово, читаю пристально:
Ты грустишь задумчивой философией,
Ты сидишь на кухне и пьешь свой кофе,
Пожалев, что я далеко всю пятницу —
Так в тебе поэзия зажигается.
Я читаю дальше, читаю мысленно:
Это слово в камне,
А это смылено,
Это слово, господи, что-то вышнее,
И мне жадно знать — кто такие пишет.
Ты моя протяжная, бесстраничная,
Твоя речь воинственна и лирична,
И в любой из дней она дальше ширится,
Потому что небо — это чернильница,
Потому что пишется — сколько дышится,
Потому что буквы летают птицами,
Потому что голос — такой горячий,
Потому что есть я — тебя читающий.
Ты — речь. Вот, к примеру, пуговицы твоей рубашки… Каждая пуговичка — она как слово. Сейчас они несказанные, застегнутые наглухо — как закрытые рты. Но я расстегиваю пуговицу, и слово звучит. Обнажается смысл. Суть. Чувство самого слова. Его музыкальность, слышимая пальцами на обнажившемся участке кожи. Если вести эту речь дальше, то слова складываются в предложение, пуговицы расстегиваются одна за другой. И это предложение о том, что больше любви. Это уже не просто смысл, это божественный логос — система смыслов, в котором мирно спит замысел грядущей вселенной. Все становится огромным, значимым, невероятно важным. А последнее слово лежит в маленькой пуговичке твоих джинсов, за которой следует только многоточие ребристых звеньев молнии, прячущее обещание чего-то большего…
Ты — речь. Писание или письма любовников. Вот здесь, в твоем колене, на которое я кладу руку — начинается возвышение речи. Это — возглас, и поэтому ты так часто помнишь свои коленки разбитыми. Но дальше, когда читающая рука поднимается по бедру, речь становится тише, переходит на ровный дышащий шепот, на нечто интимное. И прямо под указательным многоточием молнии джинсов пальцы слышат бессвязное бормотание страсти и долгий стон.
Ты — речь. Я буду класть голову тебе на грудь, прижиматься щекой к ее барабанной коже и слушать сердце. Я буду слушать твое сердце… Но самое главное — я буду его слышать. Все, что оно говорит. Всю его речь. Всю речь тебя.