Зяма был вором. Нет, извинений просим — Зяма был виртуозным Счипачем. По кличке Скрипач. Своими длинными тонкими пальцами он мог выделывать такие штуки, что настоящие скрипачи Большого театра падали в обморок и кусали локти от зависти.
Неуловимым взмахом руки он удлинял знойным дамам декольте, изымая оттуда и кошелёк и кулон одновременно. Причём все без исключения мадамы завороженно смотрели ему вслед.
Отточенным пятаком он так ловко подрезал сумочки, что они продолжали держать форму еще долгие минуты, позволяя яркому и самобытному таланту исчезнуть за поворотом.
Зяма родился в маленьком еврейском местечке, в семье настолько бедной и многодетной, что даже воздуха в покосившемся домишке на всех не хватало. Тем не менее, его выходили и выпестовали, а в возрасте семи лет он был отправлен в Одессу, к старшему отцовскому брату обучаться сапожному мастерству.
Мастерству он был обучен первостатейно. Но к сапогам его талант отношения не имел никакого. Смышленого и ловкого парнишку приметили достойные люди с Молдаванки. Они-то и устроили Зяме университеты.
Кроме длинных и нервенных пальцев, у Зямы имелся лихой вихрастый чуб смоляного колеру и длинные ресницы. Погибель для женского полу.
Но сердце его навсегда, ещё с детства было отдано Танечке Арзельмахер, жившей на Болгарской улице. Чёрные Танечкины косы и бездонные глаза со всей скорбью еврейского народа свели с ума молодого Скрипача. Навсегда.
Танечкин дом сожгли во время погрома. Старенького отца закололи вилами, маму и маленьких сестёр заколотили в подполе. Они задохнулись там, когда жгли их дом.
Таня выжила, она ходила на хутора к тетке помогать с детишками. Она обрезала косы и подалась на судостроительный завод. Сколачивать новый мир.
Таня обладала железною волей и низким хриплым басом. Она быстро делала революционную карьеру, а что до Зямы…
Сжав пролетарской рукою его фаберже, — не подумайте чего, — в фигуральном смысле, Таня потребовала завязать. Или я, или вольная жизнь Скрипача. Зяма выбрал Таню, тем более, что товарищей его с каждым годом становилось всё меньше, успехи новой пролетарской легавки всё ярче, а будущее без Тани — туманным и сирым. Зяма был мужчина смышленый.
Таня увезла его в Харьков, у них родился кудрявый и темноглазый Сёма — свет очей папы и мамы. Сема был, как и все одесские дети, даже родившиеся вне великого города, вундеркиндом. Он одинаково хорошо пилил скрипку, читал стихи и решал математику.
Родители в нем души не чаяли, сдували пылинки. Высокий и серьезный Сёма, и глазом не моргнув, соврал в военкомате, приписав себе лишний год, окончил лётную школу и полетел воевать с немцами.
Сделав сиротами обоих родителей. Его сбили над Сталинградом. Благодаря его геройскому стремлению летать, Зяма с Таней как родители летчика были вывезены в эвакуацию.
Останься они в Харькове — были бы закопаны стоя, в братской могиле в лесопарке. Туда вывезли всех их соседей и знакомых еврейского происхождения, с детьми, стариками и нехитрыми пожитками.
— Зяма, ты идёшь уже на рынок или нет? — кричала Таня из своей комнаты их огромной коммунальной квартиры.
Каждое утро Зяма отправлялся за молоком и городскими булками, а Таня низким басом, от которого сотрясались двери соседских жилищ, давала ему наставления.
— Не волнуйся, Танечка! Я всё помню… — Зяма называл жену «Танечка» и «девочка моя» всю жизнь, только так и никак иначе.
Они прожили очень долгие и несладкие годы, состарились, даже некогда достойные воротники их зажиточных пальто с каракулем съела вездесущая моль.
Но они по-прежнему очень трепетно любили друг друга. Зяма читал вслух своей Танечке газеты, а она по праздникам готовила ему фаршированную рыбу. Иногда случалось, что они вели свои диалоги, не проронив ни слова, отлично понимая друг друга, перебрасываясь взглядами и движениями бровей. По вечерам, нежно поддерживая друг друга под локоток, они ходили гулять в парк дышать свежим воздухом.
А однажды на рынке в ряду сочных молочниц и нарядных торговок домашней птицей кто-то нахально попытался залезть в Зямин карман.
За всю жизнь после женитьбы Зяма не взял чужого ни разу. Но стерпеть такую наглость его душа не могла никак. Он схватил обидчика за руку и остолбенел.
Из толпы покупателей на него смотрели Сёмочкины грустные глаза, а над ними жгучими черноморскими волнами колыхался чуб, невообразимо похожий на его собственный.
— Ты хто, шаромыжник?! И где тебя учили так работать?!
Малец, услыхав знакомые до боли ноты, заныл и стал рваться на волю. Зяма перехватил его покрепче и поволок домой.
Сирота оказался кочевником, давным давно свинтившим из детского дома, после войны их было пруд пруди. Вразумив, что ментам его сдавать сегодня не будут, малец лет двенадцати, не боле осмелел чуток и зажег любопытство в обоих глазах. Помыться, перекусить и поспать как человек, он был завсегда рад. С превеликим удовольствием.
Танечка было хлопнулась в обморок всеми своими килограммами, но, услыхав, что ребёнок голодный, решительно устремилась к холодильнику. Как броненосец «Потемкин» в атаку.
Ребёнок был чисто вымыт, накормлен и уложен отдыхать на старый кожаный диван. Старики уселись у окна. Дальше держали совет.
Что делать с сиротой и «пропадёт же на улице» было как раз понятно. Как добыть ему документы и оформить опеку было пока непонятно совершенно.
Бывшая революционерка и пламенная ленинка Танечка склонялась к школе-интернату. Бывший Скрипач-виртуоз Зяма считал, что у мальчика есть зачатки таланта, но с такими учителями он плохо кончит.
Ругались и спорили шёпотом, чтобы не разбудить деточку. Деточка давно не спал, держал оба уха востро и не мог поверить своему счастью. Даже самые свободолюбивые разбойники мечтают о настоящей семье, особенно, если таковой никогда не имели.
Его мать служила медсестрой в госпитале, Отца он не знал совершенно, от него остался лишь обрывок фотографии. Отец, как и у многих пацанов, героически погиб на войне. А мать сбил грузовик, когда она ночью возвращалась с работы.
Маленького Лёньку, а может его раньше звали и по-другому, он не помнил, сдали в приют. Единственное, что он имел от прежней жизни, был кусок старой фотографии. Именно этот кусок и вывалился из грязных его штанов, когда Татьяна Моисеевна решила их простирнуть.
Танечка таки хлопнулась в обморок, грузно осевши меж венским тонким стулом и огромным круглым обеденным столом на толстой львиной лапе.
Зяма и Лёнька, а заодно Михалыч из первой квартиры, с огромным трудом дотянули её до дивана.
Танечка, как рыба кит, выброшенная на берег, хватала ртом воздух, шумно втягивая его через хрипящее горло. Зяму трясло мелкой дробью, и невообразимые его пальцы отбивали барабанную дробь по выцветшим коленям.
Лёнька перепугался до потери пульса, боясь что это именно он, ведь по жизни же невезучий, принёс в дом к этим милым старикам беду.
На комоде лежала старенькая и оборванная фотография героя-летчика — их любимого Сёмочки…