Слюнтяй
Мать ее учила, что взрослые должны быть строгими. Ни соплей, ни слюней. Потому что жизнь суровая. Нельзя нюни распускать. И сама мать строгой была. Очень строгой.
Когда ей исполнилось годика четыре, мать поставила ее в угол. Потому что она расшалилась за столом и опрокинула кружку с молоком. Мать поставила в угол. Выходить долго не велела. Слезы на нее не действовали.
Ей казалось, что мать права. Когда выросла, то поняла: да, нужно быть суровой, как жизнь.
Вышла замуж. Муж слюнтяй. Чувствительный и сентиментальный. Может над книжкой заплакать. Потому что у него мать размазня. А у нее, у жены, мать — это железобетон. И она сама стала железобетонной. Потому что жизнь суровая. А над книжками смешно плакать. И вообще плакать — смешно. Это несовременно.
Она не стала мужа «перевоспитывать», путь «над вымыслом страдает». Так он добрый и порядочный. Только вот над книжками плачет.
Родился сын. И она сразу мужа отодвинула от воспитания своей железобетонной рукой. Потому что жизнь сурова, и ребенок должен это почувствовать с детства. Никаких сантиментов! Никаких так называемых чувств. Только долг, прямой и неумолимый. На то он и долг.
Прежде всего — обязанности. И ее мальчик это почувствовал на себе. Начал ходить — и почувствовал. Например, игрушки за собой убирать. Конечно, у ребенка сначала истерики были. Он не понимал. Но ничего, понял все-таки. Оставил на полу машинку — в угол становись. Она сама проследит, чтобы он из угла не выходил. Все дела бросит — но проследит. А мужа железобетонной рукой отодвинула от воспитания. Пусть в другой комнате над книжкой плачет.
Отца совсем уж задвигать нельзя. Так оно, конечно. Пусть книжки ему читает. Только не плачет. Хорошие книжки не повредят. Надо же хорошо говорить на родном языке. И писать. А книжки этому учат.
А она, мать, проследит, чтобы сынок из угла не выходил, когда нашалит. Можно иногда и ремешок. Немного, но можно. Только пусть муж в другой комнате сидит. Потому что он слюнтяй.
Ребенок пошел в первый класс. Со второго полугодия начались домашние задания. Она сидела с ним рядом. Не объясняла: пусть сам разбирается. Потому что жизнь суровая. Сам не разберешься, она, жизнь, тебе тогда и напинает под одно место. Не хочешь сам разбираться? Ничего, вон он — угол — рядом. Постоишь и опомнишься. Живо сам разберешься.
А отец, когда они домашние задания делают, пусть в соседней комнате сидит. В наушниках, чтобы не слышать, как они с ребенком кричат. Вернее, она кричит. А он плачет.
Вот и первый класс проходит. Вроде учительница довольна. Вроде мальчик успевает. А чья заслуга? Конечно, ее, матери. Потому что она строгая, а жизнь суровая.
В середине мая ребенок принес домой задрипанного котенка, облезлого и худого. Прошмыгнул с ним в ванную и сидел, как мышь. Чтобы мать не видела. И не слышала. На что надеялся? Или на кого надеялся? Неизвестно. Она же все равно писк услышала.
Строго дверь открыла, заморозила взглядом. После пугающей паузы сказала: «Ты сейчас сделаешь две вещи. Первая — отнесешь животное туда, откуда ты его без моего разрешения принес. И второе действие: сразу же встанешь в угол. После того, как отнесешь животное».
Мальчик отнес котенка. Зашел на кухню, где родители чай пили. Прежде чем отправиться в угол, посмотрел пристально в глаза матери, что она даже смутилась. И медленно процедил сквозь зубы. Это ребенок-то процедил! Он сказал: «Я тебя ненавижу». И ушел.
Муж смахнул чашку со стола. Подошел, посмотрел ей в глаза и сказал: «Я тебя ненавижу».
Она в первый раз в жизни заплакала. А еще почувствовала, что боится выйти к мужу и к сыну.
Все-таки вышла. Вывела сына из угла. Присела, чтобы заглянуть ему в глаза. И сказала, что не права была. Ведь котенок живой. И ему плохо. Чтобы исправить все, предложила вместе сходить за животным.
А ребенок спросил: «А папу с собой возьмем»? Она кивнула.