Статный кареглазый мужчина ищет в дорогом обувном магазине туфли для любимой женщины… я не знаю его, но невольно и с удовольствием подслушиваю разговор с консультантом:

— Главное, чтобы ножке было уютно… она ведь не скажет сама, но мне надо убедиться, что это так. Супинатор удобный? Нет, каблук, пожалуй, неустойчив… вот здесь узковато, у Ани косточка… всё должно быть очень красиво… размер 44… почему Вы улыбаетесь? — голос становится строгим, и неосторожно хихикнувшая девушка виновато извиняется.

В мужском отделе пара. Выбирают рубашки. Полноватый мужчина смущённо прячется в примерочной, а его спутница продолжает выбор, с нежностью уточняя продавцу:

— Чуть побольше… животик.

Нежность достигает и меня…

Я иду к эскалатору и вспоминаю Марину. Мы прожили вместе четыре химии.
Она лежала в своей узкой коечке, похожая на хрупкого ушастого сорванца с голубоватой лысиной.
Каждый вечер к ней приходил её парень и приносил ошеломительные банданы с самопальными надписями вроде «Мой нос чует твоё возвращение» и кепки с медвежатами.
Он держал её пальцы в своих ладонях и ржал, как конь, рассказывая весёлые истории и цитируя Терри Пратчетта… а потом я выходила проводить его до лестницы и он безнадёжно плакал на моём плече.

Димка… у его Кати всегда был в сумочке привязанный к переносному ледяному генератору инсулиновый шприц, потому что Димка забывал о нём.

Евгений Николаевич, ушедший в безвременье мой пациент. После Афгана раны не давали ему спать, ПТСР — жить полноценно. Его ослепительной красоты жена, к которой настойчиво, но безуспешно лезли питерские царьки, каждый вечер пела с ним под гитару и целовала его шрамы… он был обыкновенным школьным учителем.

Елена Прекрасная… Ленка… врач-рентгенолог, называвшая себя двухтонной лабораторией и шившая на заказ свои белоснежные кокетливые халаты.
Её муж — длинный, как жердь, мастер спорта по плаванию, был моложе на одиннадцать лет и таял, словно ванильное мороженое, обнимая загребущими руками столько Ленки, сколько мог…

Память услужлива… и я то смеюсь, то плачу.

Это моя реакция на Любовь. Её ведь, как и нежность, ни с чем не спутаешь, права Ахматова.

И пусть она так же тиха и ненавязчива, но ещё ни один задиристый цинизм не заглушил её чистый голос.
Ни одна грязь не пристала к её светлым одеждам.
И ни один потребитель, гоняющийся лишь за тем, что можно показать, не оказался счастливее того, кто научился чувствовать любовь и принимать другого человека как самого себя…