— Лёша? Здравствуй! Эт Нина Яковлевна, мама твоей жены Леночки звОнит…

Так всякий раз начинала разговор тёща, хотя сама звонила с мобильного и на мобильный же зятя, у которого была забита, как «МОЛНИЯ»: МОЛ (отова) НИ (на) Я (ковлевна).

После традиционной вступительной фразы она тут же начинала продолжать:
— Лёш, ну ты чё? Ты хоть пёрнуть-то моей Ленке дай! А то и дом на ней, и еда на ней, и дети на ней. А два мальчишки — это тебе не две девочки! Они ж стервецы ни минуты покоя матери не дают.

— Нина Яковлевна! Ну вы-то откуда знаете, как с пацанами? У вас же у самой единственная дочь — Ленка моя.
— Как откуда! Я ж жизнь, считай, прожила. Всякого понасмотрелась. А ты вот…

Лёхе всегда казалось, что тёща лезет в их с Ленкой жизнь в своём застиранном халате, который едва прикрывал её ведёрный бюст, с каждым годом спускавшийся всё ниже и ниже, и затрапезных тапках со стоптанными задниками. Вот влезала она, значит, в их жизнь и ходила по ней, по жизни этой самой, как по собственной кухне, покрикивая и помешивая. Она даже Лёхиной матери несколько раз звонила и разговор всегда начинала так:

— Таисия Васильна?.. — ждала, пока мама ответит «да», после чего продолжала: — Эт Нина Яковлевна, вашего сына жены мать. Вы, знаете, чё? Скажите-ка своему Лёхе, чтобы он…

И дальше шёл страстный монолог, пронизанный идеями материнского гуманизма и преданности интересам собственной дочери.

Мама всё терпеливо выслушивала и робко сопротивляться пыталась:
— Мне кажется, Нина Яковлевна, что дети наши сами разберутся…

В голосе тёщи тогда появлялись мстительно-хищные нотки, она взмывала интонационно на две октавы выше и продолжала:
— Какой там сами! Он ведь у вас, знаете, какой!..

В этот раз устал Лёха довольно быстро от тёщиных претензий. Ленка его уже несколько раз есть звала и шептала: «Дай, я ей скажу!..» Но не хотел Лёха стать причиной раздора своей любимой с матерью, а потому прикрывал трубку ладонью, а Ленке шептал: «Щас я, щас…»

В конце концов он не выдержал и беззастенчиво перебил тёщу:
— Если вы не прекратите глумиться над моими и без того расшатанными рутиной повседневности нервами, то я сожгу ваше жилище, вытопчу ваши пастбища, украду ваших женщин и продам их в рабство!..

Тёща на том конце провода несколько мгновений недоумевала или просто текст расшифровывала, потом изрекла:
— Каких женщин? Я у нас одна женщина…

Похоже, что только этот факт и поверг её в недоумение.

Лёха же, окрылённый успехом, продолжил:
— Вот вас и угоню! И продам самому свирепому рабовладельцу. И скажу ему, что вы — отбеленная негритянка. Это чтобы он вас особенно сильно угнетал и был беспощаден…

Тёща опять потерянно молчит. Потом сообщает зятю:
— От же ж ты дурак, Лёха! А! Живите вы, как хотите!!! Только потом не просите, чтоб я вам помогла…

И — всё. В трубке запикал долгожданный отбой.

У Лёхи был ещё и тесть. Николай Иванович. Но был он… как тень отца Гамлета: номинально присутствовал в эфире и жизни окружающих, хотя тёща на все мероприятия брала его с собой. Сидел он всякий раз рядом с нею, сложив на толстом животе руки и переплетя пальцы. Когда тёща собиралась взять дыхательную паузу, то она поворачивала голову к нему и говорила:
— Скажи, Коль!..

Николай Иванович с готовностью разводил большие пальцы в стороны, не расцепляя при этом всех остальных, и ответствовал:
— Дыкчётут!.. Тактаанатакканешна, ага…

Один раз только услышал Лёха от него более пространный монолог. Это когда у его мамы вдруг оказалась онкология в уже неоперабельной стадии, и Нина Яковлевна перебралась к маме жить, чтобы за нею ухаживать. У Николая Ивановича она стала бывать набегами, чтобы постирать, убрать, приготовить и спросить: «Ну, как ты тут у меня? Не завшивел?..» И снова уезжала к Лёхиной матери.

Так вот, Николай, значит, Иванович сказал тогда Лёхе:
— Ты, эт самое, даже не сомневайся! Нинка моя? Хо! Она хоть мёртвого поднимет! Меня после аварии той врачи, конечно, из кусочков обратно сшили, а вот швы Нинка зализывала. Да как хорошо зализала-то! Я после этого ещё десять лет до пенсии отработал! И твою, Лёх, значит, мамашу вытянет, на ноги поставит…

И за плечи зятька приобнял. Да неловко как-то.
Когда в этот вечер Лёха к маме пришёл, Нина Яковлевна ему двери открыла и сразу зашептала в прихожей:

— От, Лёшечка, хорошо, что ты пришёл. Как раз вовремя. Иди к маме-то, посиди с нею, поговори, а я бульон приготовлю и сыворотку из-под простокваши ей налью. Мне сказали, что она раковые клетки-то разъедает, потому что кислота она полезная…

Потом глянула на Лёху, приобняла за плечи и шепнула:
— Да лицо-то порадостней сделай. И похвали маму-то, скажу, что сегодня она куда лучше, чем вчера выглядит. Иди давай…

И подтолкнула Лёху к дверям в мамину комнату…