Мальчишке восемь лет. Он ждёт звонка.
В субботу, где-то около полудня, ему звонит отец.
Не знаю, как он ради тех звонков идёт сквозь будни, но твёрдо верит — папа позвонит. А мама каждый раз зачем-то плачет.
Отец пять лет, как холмик и гранит. Врачи сказали, что утрату мальчик еще не в полной мере осознал. Пусть говорит с гудками, раз так легче, от этого ему не будет зла. Не сможет это длиться бесконечно.
Ему двенадцать, во дворе — футбол. Суббота, полдень, он у телефона.
И с улицы мальчишки крикнут: «гооол!», но трубка дрогнет догожданным звоном, и он захлопнет форточку, с отцом болтая про прошедшую неделю.
У матери нахмурится лицо, давно пора бы что-то с этим делать.
Врачи пропишут капли и покой, он убедит, что их рецепт сработал.
Теперь в кладовке будет он тайком сидеть с гудками в трубке по субботам.
Мальчишке двадцать два. Его жена и мать решили разменять квартиру.
Теперь ему придётся выживать без папиных звонков.
Гудят пунктиром короткие бездушные гудки.
Последняя суббота дома, полдень.
Коробки, чемоданы и тюки, присядем на дорожку, ну и, вроде, похоже, всё.
Но вот звонит звонок. И он в последний раз хватает трубку, и слышит там знакомое «сынок!», и хочет плакать, от того, как хрупко всё то, что невозможно разлюбить. Как слово «навсегда» невыносимо.
Его затянет ежедневный быт, а в будни по субботам — игры с сыном.
Сын вырастет, умчит от них вперёд, найдёт жену, квартиру и работу.
А постаревший мальчик наберет зачем-то детский номер свой в субботу.
А там ответит детский голосок:" я знал, ты позвонишь! Я ждал, я верил!"
И сам себе ответит он: «сынок…», и там, в квартире, стоя возле двери заплачет тихо молодая мать.
Подумает: пора бы что-то делать.
Теперь он начинает понимать, с кем говорил он каждую неделю.