Был жаркий день… А бабушка все пела,
на дольний мир раскинув два крыла.
Она впервые пела, как хотела.
Она впервые пела, как могла.
Шутила дочь: «С ума сошла, старуха!
И голос-то совсем уже не тот.
Вчера божилась, что не слышит ухо.
Сегодня, вон, расселась… и поет!»
И муж ворчал: «Ну, дескать, ты распелась!
Здоровье, что ли, мать, побереги!»
А самому сказать ему хотелось:
«Хоть отмерли у бабы две ноги,
а как поет!.. И хороша как прежде!»
И, покурить пристроясь у крыльца,
он замечал и красоту, и нежность
ее тоской изрытого лица.
Она же пела все верней, все проще.
И, точно бусы, звуки из груди
выстраивались в те леса и рощи,
которые остались позади.
И слушал куст морошки и клубники,
плетень, обнявши яблоню слегка.
И солнечные блики, блики, блики
всё больше заполняли облака.
Закат алел… А бабушка всё пела…
Дочь мылась в бане… Муж готовил щи…
А песня, точно ласточка, летела,
искрилась, точно пламя от свечи.
Теперь в саду один остался — мальчик,
песочный замок строивший впотьмах.
Он чудным был смятением охвачен.
Он растворялся в мыслях и мечтах.
То шел в огонь, плечо приставив другу,
то на корабль пиратский залезал,
то в цирке мчал на лошади по кругу,
то на ракете к звездам улетал.
Закат погас… А бабушка всё пела…
Еще поет — уже прошли года…
Поет легко, свободно, неумело,
через озера, горы, города.
И двор утих… И яблони не стало…
И баня покосилась на плетень…
Но бабушка петь в небе не устала.
Одна поет над миром, целый день.
И прислонившись к серенькой калитке,
я вспоминаю замок из песка,
бросаю милой бабушке улыбки,
через века бросаю — в облака.
___________
Теперь скажу немного про искусство!
Я выучила бабушкин урок:
искусство там, где заполняют чувства
параболу тобой рожденных строк
уже не для похвал и не для славы
(и не в ферзях спортивный интерес).
Оно не бередит — а лечит раны,
и оттого касается небес.