Пора открыть осеннюю канистру,
и лету объявить переучёт,
рояль в кустах съедает пианистку —
и по аллеям музыка течёт.

Она течёт, темна и нелюдима,
отравленная нежностью на треть,
и мы с тобой вдыхаем запах дыма,
заходим в парк и начинаем тлеть.

Твоё молчанье светится молитвой
о городе из воска и сукна,
где мы с тобой, расписанные бритвой,
ещё видны в малевиче окна.

Ты не бойся, боль уходит — у неё полно игрушек,
ну, а мы почти сломались — не сигналим, не юлим.
Это значит — к нам вернутся наши проданные души,
всю оставшуюся вечность по душам поговорим.

Выпьем крымского сухого, морем лёгкие проветрим,
из смирительных рубашек — паруса соорудим…
Ничего, что кто-то третий в небесах следит за этим,
ты не бойся — он не лишний, он сопутствует двоим…

И однажды, плененному эллину говорит колорад-иудей:
«Я тебя не прощаю, но все же — беги до хаты,
расскажи матерям ахейским, как крошили мы их детей,
как мы любим такие греческие салаты.
Расскажи отцам, что война миров, языков, идей —
превратилась в фарс и в аннексию территорий,
вот тебе на дорожку — шашлык и водка из снегирей,
вот тебе поджопник, Геракл, или как там тебя, Григорий…»
…За оливковой рощей — шахтерский аид в огне,
и восходит двойное солнце без балаклавы,
перемирию — десять лет; это…
… показать весь текст …