Ты сострадай, о Боже, всем —
И тем, кто зряч, и тем, кто слеп —
Чтоб все они в согласье жили.

Всем сострадай, Всевышний, ты —
Чтоб брат войной не шёл на брата,
Чтоб поржавел топор у ката,
Чтоб ужином лишь пахнул дым.

Всем сострадай ты, Боже мой,
Теплее взгляды чтобы стали,
У старца чтобы трость не крали,
Не крали Родины чужой.

К любви великой, к чистоте
И к светлому святому лону
Верни, Всевышний, души тех,
Кто заблуждается исконно.

Григорий Бородулин

Хоня Кремер жил в этом доме до войны. Во время войны ни его жена с детьми, ни родители не успели уехать с Краснополья и все погибли в гетто. Вернулся он один в свой старый дом на краю местечка. Единственный, кто ждал его дома, был их довоенный кот Лантух. Так его назвал сынок Хони Наумчик. На идиш лантух — это черт-проказник, вроде домового, и кот был именно таким домашним проказником. Чего только он ни вытворял: и забирался в кастрюлю с супом, и утаскивал кусочек рыбы буквально из-под рук, и охотился за соседскими цыплятами.

— Лантух ис лантух, — успокаивала всех после проделок кота Хонина мама Рива-Клара, — вoс эр вонт, эр тут! Эр, ви, а кохлэфл! Эр крыхт ву мэ дарф ун ву мэ ви дарф ныт! (Проказник всегда проказник, что он хочет, то он делает! Он как ложка для супа! Он забирается туда, куда надо, и туда, куда не надо тоже!)
Когда Хоня вошел в дом, и, бросив на пол свой солдатский мешок, сел за стол, то услышал знакомое мяуканье, и откуда-то из-под печки появился облезлый худой, весь в саже Лантух. Сделав два шага, он остановился и удивленно стал рассматривать Хоню, не зная, верить своим глазам или нет. Потом он прыгнул на стол, прошелся по нему и подставил спинку под руку Хоне. Когда-то он вот так подставлял спинку Наумчику. Хоня погладил кота по спине, и, вынув из кармана кусочек хлеба, протянул ему. Кот не заурчал, как когда-то, а просто схватил хлеб, и стал жадно кушать его. Наверное, это был у него первый послевоенный хлеб.

Прямо за домиком начиналось поле, вдали за полем виднелся лес, и улица переходила в проселочную дорогу, которая вела в этот лес. А перед лесом был ров, в котором убивали евреев, в котором лежала и вся Хонина мишпоха. Хоня все время надеялся, что кто-нибудь построит рядом с ним дом, и он не будет жить на краю, но почему-то никто не строился в этом месте. Со стороны поселка рядом с домом Хони было тоже пусто: стоял заброшенный дом, в котором, когда Хоня вернулся с фронта, никто не жил. До войны здесь жил Трофим, бухгалтер Молокозавода. Во время войны он стал полицаем и, как рассказывали, особо отличился, убивая евреев. Как говорили на суде, он убивал детей, разбивая их головки о забор. Его осудили на двадцать лет. И дом его остался стоять заколоченным и пустым. Семья Трофима, боясь людского гнева, переехала после войны в дальнюю деревню, где у них была родня. Они пытались дом продать, но никто не решился покупать это проклятое место. Хоня сначала тоже хотел продать свой дом и перебраться куда-нибудь подальше и от дома палача, и ото рва, но и на его дом не нашлись покупатели, и он остался в нем жить. Вернулся он с войны не стариком, и местные вдовушки посматривали на него с надеждой, и даже местный неофициальный ребе Борух-Шлома, как-то остановил его и поговорил на деликатную тему, сказав, что жизнь течет, старое не вернуть. Хоня согласился с ним, но в конце разговора сказал:

— Они рядом во рве. Два шага от моего дома. Каждый день я им в глаза смотрю. Мне кажется, когда я сплю, они приходят в дом. Кот, конечно, их видит, но мне рассказать об этом не может. Но по глазам его я вижу, что он их видит каждую ночь. Вчера откуда-то притащил тряпочного клоуна, которого когда-то давно я купил Наумчику на базаре, в автолавке из Пропойска. Клоун был обгоревший, и черный от сажи, как сам Лантух, когда я вернулся. Притащил и положил передо мной! Ну, скажите, откуда он взял клоуна, реб Борух? Не иначе, как Наумчик ему принес! А вы говорите, женись! Вот приведу я в дом новую жену, а они придут и увидят. И что я им скажу?

Устроился Хоня работать на автостанцию диспетчером. Автостанция находилась на противоположном от дома Хони краю местечка. Идти до нее было минут сорок. Первый автобус уходил в пять утра к Кричевскому поезду, и Хоня шел к нему затемно. Выйдя из дома, он несколько минут молча смотрел в сторону рва, потом переходил на противоположную сторону улицы, чтобы не проходить возле дома Трофима, и шел на работу. Возвращался он тоже поздно, встретив последний автобус из Минска. Чаще всего этот автобус задерживался, и приходил домой Хоне где-то около двух часов ночи. Лантух и провожал и ждал его всегда возле калитки. Заметив его, он, как уважающий себя кот, не бежал навстречу, а продолжал сидеть, ожидая приближения Хони. Когда они встречались, то оба поворачивались в сторону рва, несколько минут молча смотрели в ту сторону, а потом шли в дом ужинать. Лантух, как и Хоне, был непереборливым в еде, особенных изысканностей Хоня не варил, чаще всего готовил картофельный суп и тушеную картошку. И этим делился с котом. Правда, всегда перед ужином, наливал Хоня себе и Лантуху немного сливовой наливки, которую сам делал из единственной сливы, уцелевшей от большого довоенного сада. Так и проходила их жизнь, год за годом, и может дальше текла бы с той же неторопливостью, если бы однажды, встречая последний автобус, Хоня неожиданно для себя не увидел выходящего из автобуса Трофима. Последний раз он видел его до войны, в предпоследнее перед войной воскресенье. Была как раз первая в том году ярмарка, и они по-соседски купили вместе овечку на мясо. Вместе разделывали ее на дворе у Трофима. Осудили Тимофея за полгода до того, как Хоня вернулся в местечко. Хоня вычеркнул его из своей памяти, надеясь, что не увидит его больше в своей жизни. Двадцать пять лет ему казалось огромным сроком. Может, и вправду это был огромный срок, но вышел Трофим из автобуса ровно через десять лет и четыре месяца, как милицейский воронок увез его из местечка. Сойдя с автобуса, Трофим осмотрелся, и взгляд его как-то сразу уткнулся в Хоню, может, потому, что никого из местных не увидал на вокзале: местные приезжали по пятницам, а в среду пассажирами были в основном командировочные. И единственным знакомым человеком был Хоня.

— Здравствуй, сосед, — сказал Трофим, как будто ничего за то время, как они не виделись, не произошло, и протянул руку.

Хоня по инерции протянул руку в ответ, но, спохватившись, отдернул ее, как будто натолкнулся на горячую сковороду. Трофим по-своему понял его движение и сказал:

— Я не беглый. Меня освободили. Досрочно. За примерное поведение и раскаяние. Государство простило! Товарищ Сталин снял грех с души. Искупил я свою вину! — добавил: — и в вашей религии говорится, покаявшийся грешник не грешник!

Хоня никак не среагировал на его слова, и тогда Трофим спросил:
— В старой хате живешь или в новую избу перебрался?
— В старой, — ответил Хоня.
— Значит, опять соседи. В одну сторону идти!

Всю дорогу до дома Хоня молчал, а Трофим говорил без остановки, как будто выговаривался за все тюремные годы. Говорил о довоенной жизни, вспоминал школьные истории, как-никак они учились когда-то в одном классе. Но его слова не доходили до Хони, как будто вдруг заложило уши, и в них только что-то щелкало, как после контузии от разорвавшегося рядом снаряда. На этот раз впервые за все годы Хоня не перешел на противоположную сторону улицы, а прошел до Тимофеевой калитки, и, не кивнув Тимофею на прощание, пошел к своему дому. Лантух встретил его на этот раз не у калитки, а на краю палисадника, прямо на Тимофеевой меже. Он изогнул спину, как будто готовился к драке, и смотрел в сторону соседского дома.

— Трофим вернулся, — тихо сказал Хоня, обращаясь к коту, и вопросительно посмотрев на него, спросил, то ли кота, то ли самого себя: — И как нам жить дальше?
Кот ничего не ответил.
Возле калитки они, как обычно, посмотрели в сторону рва, и Хоня повторил свой вопрос:
— И как нам жить дальше?

В этот вечер он ничего не ел. Только выпил наливку и пошел спать. Кот от еды не отказался. Хоня всю ночь ворочался в постели, вскрикивал во сне. От его криков Лантух вздрагивал, но продолжал спать.
Назавтра в дом вернулась Трофимова жена Настя. Приехала она со свояками. На трех подводах привезли скарб. Стало понятно, что собрались они жить здесь долго.

Разгрузив все, отметили возвращение Трофима и поздно вечерам свояки уехали. Лантух весь день сидел на заборе и наблюдал за соседскими хлопотами. Трофим на кота не обращал внимания, а Настя, когда отъехали гости, сказала:

—  Смотри, Трофим, это ж их довоенный. Всю войну не видели.
— Он, — удивленно признал Трофим, — а я думал, что издох вместе с жидами. Я ж его в яму столкнул до них. И землей присыпал. У него жидовское имя было. Помнишь?
— Уж не помню, столько лет прошло, — пожала плечами Настя и озабоченно добавила: — А он весь день сидит, как будто за нами наблюдает.
— Донаблюдается, — буркнул Трофим и фыркнул в сторону кота. Но тот не шелохнулся.

Когда Хоня возвращался с работы, свет в доме соседа уже не горел, но сам сосед сидел на завалинке и курил, будто поджидая соседа. Хоня не доходя до соседской избы, собрался перейти на противоположную сторону, но Трофим окликнул его:
— Может, отметим мой приезд. Братан хорошую самогонку привез.
— Не пью, — сказал Хоня, и почему-то извиняюще добавил: — Мне завтра к пяти на работу.
— Как знаешь, — сказал Трофим и неожиданно спросил: — А как кота твоего звать? Сегодня увидал, сразу узнал. Ваш, довоенный. Помнил раньше, как его звали, а теперь запамятовал.
—  Лантух, — сказал Хоня.
— Во-во, вспомнил, — сказал Трофим. — Чертенок, значит, по-вашему. Ох, помню, цыплят он у нас таскал. Моя хотела ему голову скрутить за это. Смотри, чтобы опять за старое не принялся. Настя выводок привезла. Будем курей разводить. Предупреди его!
— Он что, человек, чтобы предупреждение понимать, — пожал плечами Хоня и добавил: — Ему и без твоих цыплят еды хватает.
— Мое дело сказать, твое дело послушать, — хмыкнул Трофим и затянулся самокруткой.

И в эту ночь Хоня спал беспокойно. Опять ворочался и стонал.
Утром, вспомнив слова соседа, он оставил кота дома. Но как только щелкнул дверной замок, кот спокойно вспрыгнул на скамейку в сенцах, а с нее перепрыгнул на бочку с квашеной капустой, а оттуда на маленькое незастекленное окошко в стене, которое было вырублено для того, чтобы соление, хранившееся в пристройке, не плесневело. Посидев несколько минут на окошке, Лантух осмотрелся по сторонам и прыгнул на забор. И замер, обозревая соседский двор

Выйдя утром во двор по нужде и увидев на заборе кота, Трофим, прежде чем сделать свое дело, подошел к скирде с дровами и, взяв полено, швырнул им в кота. Кот подпрыгнул, пропустив летящее полено под собой, и, как ни в чем не бывало, опять приземлился на то же самое место на заборе.
Трофим выругался и, под наблюдением кота сделав свое дело, вернувшись в дом, сказал:
— Опять жидовская морда смотрит! Надо Фрица привезти из деревни.
— Так Авдей не отдаст, он у него сад сторожит, — сказала Настя.
— Да не на все время он мне нужен! Загрызет эту падлу и вернем! — хмыкнул Трофим и, неожиданно рассмеявшись, добавил: — Загрызть не дам сразу, лапы отрублю, пусть на животе ползает. Я, когда малой был, любил такие штучки устраивать. Как в цирке!

Ничего не зная о готовящейся расправе, кот продолжал ежедневно сидеть на соседском заборе. Всякие уловки с камнями и поленьями на него не действовали и только больше изводили соседа. Хоня удивлялся появлению соседских дров на своем дворе, но ни о чем не спрашивал у соседа, собирал их, и молча относил назад. Про проделки Лантуха он не знал, ибо, придя домой, находил кота, греющимся на лежанке.

Авдей привез собаку в воскресенье. Это был громадный черный ротвейлер, наверное, единственная во всем районе собака такой породы. Досталась собака Трофиму от немцев: майор фон Шульц, отправляясь в отпуск в Германию, поручил Трофиму присматривать за собакой. Но из отпуска он не вернулся: разбомбили поезд, в котором он ехал, и собака осталась у Трофима. А потом Трофим отдал ее брату в деревню, чтобы от партизан охраняла.

Фрица Тимофей посадил на длинную цепь, чтобы у него была возможность доскочить до забора и схватить Лантуха. Хоня работал и по выходным, ибо в выходные автобусов прибывало и отходило от станции значительно больше, чем в будни. Как всегда, закрыв кота дома, он ушел, и Лантух занял свой пост на заборе. Фрица привезли при нем.
— Вот она, жидовская падла, — сказал Трофим, показывая брату на кота.
Тот, как и Трофим, поупражнялся в метании камней и поленьев в кота, но, как и у Трофима, старания его оказались безрезультатными. Фриц, как только его сняли с подводы, завидев кота, начал метаться и лаять. Но Лантух абсолютно спокойно встретил эти угрозы. Даже стал издевательски изгибать шею и шипеть на мечущегося Фрица. Посадил Трофим собаку на длинную цепь, чтобы она доставала до забора. Но перепрыгнуть через забор ротвейлер с цепкой не мог. И это понял кот. Он подпускал собаку поближе и буквально перед ней спрыгивал на свою сторону, чтобы через секунду опять вскочить на свое место, доводя собаку до бешенства. Трофим с братом полчаса наблюдали за бесполезными усилиями Фрица добраться до Лантуха, а потом, плюнув, пошли выпивать в дом. За столом, не выдержав, Трофим сказал:
— Надо спустить Фрица с цепи. Иначе он его не поймает! Этот кот, хитрый, как тысячу жидов! Но Фриц все хитрики жидов знает!
Брат замахал руками, отговаривая от этой затеи Трофима:
— Назад на цепь не посадишь! Он же Фриц, по-нашему не понимает!
—  А я по-ихнему понимаю, — хмыкнул Трофим.
После застолья брат с женой Трофима пошли походить по магазинам, а Трофим опять вышел на двор. Фриц заливался лаем, а кот продолжал сидеть на заборе и издеваться над собакой.
— Как все ваши во рве будешь лежать, жидовский кот, — сказал Трофим и, сняв ошейник с собаки, показал на кота, и скомандовал: — Юдэ! Фас!
Но и без команды, как только Фриц освободился от цепи, он бросился к забору, на котором сидел кот. Взлетел он на забор в мгновение и, именно в то мгновение, когда его зубы вот-вот должны были сомкнуться, перегрызая кота, Лантах неожиданно прыгнул не от собаки, а прямо на нее, пролетел над нею и приземлился за хвостом собаки, уцепившись в него. Фриц взвыл, развернулся и увидел перед собой ухмыляющегося кота, болтающего на собственном хвосте. Он завертелся на месте, пытаясь ухватить кота, и, свирепея от криков Трофима, призывающего его разорвать обидчика. И когда казалось, закрутившись, он уже дотянулся до Лантуха, тот царапнув его по морде, оторвался от хвоста, взлетел вверх, и… опустился на голову Трофима. Трофим от неожиданного нападения закричал, схватился за голову, но кот выскользнул из его рук, прыгнув на крышу, а Фриц, ничего не соображая, прыгнул в погоне за котом на Трофима и с яростью вцепился в шею хозяина, разрывая ее…

Трофима увезли хоронить в деревню, а Фрица застрелили на следующий день в нескольких километрах от поселка, устроив на него облаву из местных охотников и милиционеров.

В Краснополье долго говорили о страшной немецкой собаке.
— От Божьего суда не уйдешь, — говорил Хоня, рассказывая коту про случившееся с соседом. — Не напрасно сказано: «И придет День, и каждый получит по заслугам его».

Кот внимательно слушал, как будто ничего не знал о происшедшем.