Я хорошо помню 29-й. Все получалось (не у меня, но у большинства). Я помню одурманенные и счастливые лица людей, сколотивших состояния на акциях, на которые они никогда бы не заработали. «Я сделал десять тысяч за десять минут сегодня! Прикинь — это восемьдесят тысяч за неделю». В нашем захолустье президенты банков и железнодорожные рабочие обрывали телефоны, названивая брокерам. Каждый был брокером. В обеденный перерыв клерки и стенографистки жевали сэндвичи, следя за котировками и прикидывали свой выигрыш, растущий, подобно пирамиде. Их глаза напоминали глаза игроков в казино.
Потом пришла паника. И паника сменилась тупым шоком. Когда рынок рухнул, заводы, шахты, цеха… Все закрылось. Никто не мог купить ничего. Даже еду. Люди выглядели так, будто их измордовали. Газеты рассказывали о разбитых судьбах выбросившихся из окна. На тротуаре они разбивались в буквальном смысле… Потом люди ринулись снимать деньги. Начались беспорядки и столкновения с полицией. Испуганные и разъяренные штурмовали офисы банков, пока двери не закрывались наглухо. Как во времена Марии Антуанетты, президент Гувер предложил безработным торговать яблоками. Бизнесмены паниковали, банки паниковали, рабочие требовали открыть заводы, но товары никому не были нужны. Люди начали запасаться продуктами — как перед вторжением. Власть на местах перешла к гангстерам.