Ей бабушка нагладила косынку, а дед тайком ей выстругал рогатку.
Она несёт ежа домой в корзинке, чтоб лопать с ним клубнику прямо с грядки.
Потом она пойдёт стрелять по шишкам, испытывая дедушкин подарок.
За ней опять увяжется мальчишка на старой «каме» с настоящей фарой, и даже даст разочек прокатиться.
А к озеру помчит её на раме.

С календаря осыпятся страницы, и к осени за ней приедет мама.
Вокзал оставит бабушку и деда стоять на опустевшей враз платформе.
На туфельки она заменит кеды, а сарафанчик новой школьной формой.
В портфеле будут книжки и тетрадки и пахнущий опилками пенальчик.
Не будут сниться шишки, еж и грядки, но пару раз приснится ей тот мальчик на старой «каме» с настоящей фарой и озеро за строем тонких сосен.

Уроки поменяются на пары, когда придёт очередная осень, в шкафу повиснет выпускное платье, на стенках фото бабушки и деда. Мальчишка пригласит её на свадьбу, она решит, не нужно, не поеду.

На полку ляжет стопка аттестатов, будильник в семь разбудит на работу.
В ВК под фото философский статус, а в тиндере стоят такие фото, что дедушка ремень достал бы тут же.
Но он уже сто лет, как канул в лету.

Она два года, как ушла от мужа, а тот никак не платит алименты, а у неё кредит и ипотека, и целый год до очереди в садик, плейлист на два часа из грустных треков, края бокала от вина в помаде, три слоя краски на оконной раме, а за окном поток из фар несётся.
И кажется, что это едет «кама», чтоб к шишкам увезти, к ежам и солнцу.

Но «Кама», как всегда, не приезжает.
Вся комната измерена шагами, а мозг кипит клубникой и ежами, звенит звонком все той же старой «камы», вот стол, вот стул, а вот пиджак на спинке, вот шкаф открыт, а в нем лежат скелеты, один из них — в наглаженной косынке, которая всё так же пахнет летом.