А была ведь когда-то красивой: осиная талия, голубые глаза, губки бантиком, грудь колесом. Как безжалостна жизнь! Ничего от неё не оставила. Оплыла силуэтом, как свечка. Погасла лицом. Голубые глаза превратились в поблекшие серые. Шапка русых волос превратилась в седое гнездо. Из того, что мечтала, почти половину не сделала. Что-то не собралась, что-то пробовала — не свезло.
И ворчит постоянно: на мужа, на жизнь, на давление, на погоду, на пробки, на цены, на кошку, на дочь. А виной — зеркала. Ненавистное в них отражение на неё не похоже и разом похоже точь-в-точь.
А он пьяный приходит, садится за стол в рваных трениках. Крошит на пол горбушкой и грудь поливает борщом. И давно бы прогнать его с кухни, вон тем ссаным веником, но он дарит минуты, в которые ей хорошо:
Он посмотрит, внезапно, как раньше, с задиристым прищуром, он затянет ей старую песню про Люсю-Люси. И покажутся годы прожитые вовсе не лишними, и на миг каждый станет и молод, и очень красив. Снова будут на месте глаза и осиная талия, перестанут пугать ненавистные ей зеркала, что минуту назад так ужасно полнили и старили. Зеркала всё наврали. А может, она им врала?
Но наутро все будет, как прежде: ворчит на давление. Муж в похмелье, не помнит, собака, вообще ничего. Вновь вернётся на место противное ей отражение.
Он посмотрит, как раньше.
Он снова прогонит его.