«Смерть и воин»

За далёкие пригорки уходил сраженья жар.
На снегу Василий Тёркин неподобранный лежал.
Снег под ним, набрякши кровью, взялся грудой ледяной.
Смерть склонилась к изголовью: — Ну, солдат, пойдём со мной.
Я теперь твоя подруга, недалёко провожу.
Белой вьюгой, белой вьюгой, вьюгой след запорошу.

Дрогнул Тёркин, замерзая на постели снеговой.
— Я не звал тебя, Косая, Я солдат ещё живой.
Смерть, смеясь, нагнулась ниже:
— Полно, полно, молодец,
Я-то знаю, я-то вижу: ты живой да не жилец.
Мимоходом тенью смертной я твоих коснулась щёк,
а тебе и незаметно, что на них сухой снежок.
Моего не бойся мрака, ночь, поверь, не хуже дня…
— А чего тебе, однако, нужно лично от меня?

Смерть как будто бы замялась, отклонилась от него.
— Нужно мне… такую малость, ну почти что ничего.
Нужен знак один согласья, что устал беречь ты жизнь,
что о смертном молишь часе…
— Сам, выходит, подпишись? —
Смерть подумала. — Ну что же, подпишись и на покой.
— Нет, уволь. Себе дороже.
— Не торгуйся, дорогой.
Все равно идешь на убыль.— Смерть подвинулась к плечу.—
Все равно стянулись губы, стынут зубы…
— Не хочу.

— А смотри-ка, дело к ночи, на мороз горит заря.
Я к тому, чтоб мне короче и тебе не мёрзнуть зря…

— Потерплю.
— Ну, что ты, глупый! Ведь лежишь, всего свело.
Я б тебя тотчас тулупом, чтоб уже навек тепло.
Вижу, веришь. Вот и слезы, вот уж я тебе милей.

— Врешь, я плачу от мороза, не от жалости твоей.

— Что от счастья, что от боли — Все равно. А холод лют.
Завилась поземка в поле. Нет, тебя уж не найдут…

И зачем тебе, подумай, если кто и подберёт.
пожалеешь, что не умер здесь, на месте, без хлопот…

— Шутишь, Смерть, плетёшь тенёта.— Отвернул с трудом плечо.—
Мне как раз пожить охота, я и не жил-то ещё…

— А и встанешь, толку мало, — продолжала Смерть, смеясь.—
А и встанешь — всё сначала: холод, страх, усталость, грязь…
Ну-ка, сладко ли, дружище, рассуди-ка в простоте.

— Что судить! С войны не взыщешь ни в каком уже суде.

— А тоска, солдат, в придачу: как там дома, что с семьёй?
— Вот уж выполню задачу — кончу немца — и домой.

— Так. Допустим. Но тебе-то и домой к чему прийти?
Догола земля раздета и разграблена, учти.
Все в забросе.
— Я работник, я бы дома в дело вник,
— Дом разрушен.
— Я и плотник…
— Печки нету.
— И печник…
Я от скуки — на все руки, буду жив — моё со мной.

— Дай ещё сказать старухе: вдруг придёшь с одной рукой?
Иль ещё каким калекой, — сам себе и то постыл…

И со Смертью Человеку спорить стало свыше сил.
Истекал уже он кровью, коченел. Спускалась ночь…

— При одном моем условье, Смерть, послушай… я не прочь…
И, томим тоской жестокой, одинок, и слаб, и мал,
Он с мольбой, не то с упрёком уговариваться стал:

— Я не худший и не лучший, что погибну на войне.
Но в конце её, послушай, дашь ты на день отпуск мне?
Дашь ты мне в тот день последний, в праздник славы мировой,
услыхать салют победный, что раздастся над Москвой?
Дашь ты мне в тот день немножко погулять среди живых?
Дашь ты мне в одно окошко постучать в краях родных,
И как выйдут на крылечко, — Смерть, а Смерть, ещё мне там
дашь сказать одно словечко? Полсловечка?

— Нет. Не дам…

Дрогнул Теркин, замерзая на постели снеговой.
— Так пошла ты прочь, Косая, я солдат ещё живой.
Буду плакать, выть от боли, гибнуть в поле без следа,
Но тебе по доброй воле я не сдамся никогда.

— Погоди. Резон почище я найду, — подашь мне знак…

— Стой! Идут за мною. Ищут.
Из санбата.
— Где, чудак?
— Вон, по стежке занесенной…

Смерть хохочет во весь рот:
— Из команды похоронной.
— Все равно: живой народ.

Снег шуршит, подходят двое. Об лопату звякнул лом.
— Вот еще остался воин. К ночи всех не уберём.

— А и то: устали за день, Доставай кисет, земляк.
На покойничке присядем да покурим натощак.
— Кабы, знаешь, до затяжки — Щец горячих котелок.
— Кабы капельку из фляжки.
— Кабы так — один глоток.
— Или два…
И тут, хоть слабо,
подал Теркин голос свой:
— Прогоните эту бабу, я солдат ещё живой.

Смотрят люди: вот так штука! Видят: верно, — жив солдат.
— Что ты думаешь! — А ну-ка, понесём его в санбат.
— Ну и редкостное дело, — рассуждают не спеша.—
Одно дело — просто тело, а тут — тело и душа.
— Еле-еле душа в теле…
— Шутки, что ль, зазяб совсем.
А уж мы тебя хотели,
Понимаешь, в наркомзем…

— Не толкуй. Заждался малый.
Вырубай шинель во льду.
Поднимай.
А Смерть сказала:
— Я, однако, вслед пойду.
Земляки — они к работе приспособлены к иной.
Врёте, мыслит, растрясёте — и ещё он будет мой.

Два ремня да две лопаты, Две шинели поперёк.
— Береги, солдат, солдата.
— Понесли. Терпи, дружок.—
Норовят, чтоб меньше тряски, чтоб ровнее как-нибудь,
Берегут, несут с опаской: Смерть сторонкой держит путь.

А дорога — не дорога, — Целина, по пояс снег.
— Отдохнули б вы немного,
Хлопцы…
— Милый человек, — говорит земляк толково, —
Не тревожься, не жалей.
Потому несем живого, мёртвый вдвое тяжелей.

А другой:
— Оно известно. А ещё и то учесть,
Что живой спешит до места, —
Мёртвый дома — где ни есть.

— Дело, стало быть, в привычке, — заключают земляки.—
-- Что ж ты, друг, без рукавички?
На-ко теплую, с руки…

И подумала впервые Смерть, следя со стороны:
До чего они, живые, меж собой свои — дружны.
Потому и с одиночкой сладить надобно суметь,
Нехотя даёшь отсрочку.
И, вздохнув, отстала Смерть.

!!!