Чтобы понять внутренний мир человека, надо непременно коснуться его корней. Отец Кости появился на свет в 1897 году в семье питерского рабочего. Волею cудеб стал участником трех войн и всю жизнь проработал на руководящей работе в промышленности. Мама Кости была почти на двадцать лет моложе отца и принадлежала к семье великого русского живописца И.И.Шишкина.
Перед самой войной молодая чета жила в Майкопе. Первенца ждали с нетерпением. Но за месяц до его рождения Алексей Алексеевич ушел в партизанский отряд: к Майкопу приближались немцы. Клавдия Парменовна не смогла эвакуироваться. Восьмого августа 1942 года город был оккупирован, а третьего сентября в мир вошел Константин Васильев. Надо ли говорить о том, какие тяготы и лишения выпали на долю молодой мамы и малыша. Клавдию Парменовну с сыном взяли в гестапо, потом отпустили, пытаясь раскрыть возможные связи с партизанами. Жизнь Васильевых висела буквально на волоске, и только стремительное наступление советских войск спасло их. Майкоп освободили 3 февраля 1943 года.
После войны семья переезжает в Казань, а в 1949 году — на постоянное жительство в поселок Васильево. И это не было случайностью. Страстный охотник и рыбак, Алексей Алексеевич, часто выезжая за город, как-то попал в этот поселок, влюбился в него и решил перебраться сюда навсегда. Позже Костя отразит неземную красоту этих мест в своих многочисленных пейзажах.
Если взять карту Татарии, то легко найти поселок Васильево на левом берегу Волги, примерно в тридцати километрах от Казани, напротив устья Свияги. Сейчас здесь Куйбышевское водохранилище, а когда семья переехала в Васильево, здесь была нетронутая Волга, или река Итиль, как называется она в восточных хрониках, а еще раньше, у античных географов, называвшаяся именем Ра.
Юного Костю поразила красота этих мест. Она была здесь особая, созданная великой рекой. В голубой дымке высится правый берег, почти обрывистый, заросший лесом; виднеется далекий белый монастырь на склоне, правее — сказочный Свияжск, весь уместившийся на Столовой горе со своими храмами и церквами, лавками и домами, поднявшийся над широкими лугами в пойме Свияги и Волги. А совсем далеко, уже за Свиягой, на ее высоком берегу чуть видна колокольня и церковь села Тихий Плес. Ближе к поселку — река, поток водный, широкий. А вода глубока, медленна и прохладна, а омуты бездонны, тенисты и холодны.
Весной, в апреле-мае, паводок заливал весь этот простор от кряжа и до кряжа, и тогда к югу от поселка на много километров была видна вода с кустистыми островами, а сам далекий Свияжск превращался в остров. К июню вода уходила, обнажая весь простор заливных лугов, щедро напоенных и удобренных илом, оставляя после себя веселые ручьи и синие заросшие озерца, густо заселенные налимами, линями, вьюнами, щурятами да лягушками. Наступавшая летняя жара с неуемной силой выгоняла из земли густые, сочные, сладкие травы, а по берегам канав, ручьев и озер гнала вверх и вширь кусты тальника, смородины, шиповника.
Луга на левом берегу у кряжа сменялись светлыми липовыми и дубовыми лесами, которые и поныне, перемежаясь с полями, тянутся к северу на много километров и переходят постепенно в хвойную лес-тайгу.
От своих сверстников Костя отличался тем, что не интересовался игрушками, мало бегал с другими ребятишками, но всегда возился с красками, карандашом и бумагой. Отец часто брал его на рыбалку, на охоту, и Костя рисовал реку, лодки, отца, лесную пасеку, дичь, собаку Орлика, и вообще все, что радовало глаз и поражало его воображение. Некоторые из этих рисунков сохранились.
Родители, как могли, помогали развитию способностей: тактично и ненавязчиво, оберегая вкус, подбирали книги и репродукции, знакомили Костю с музыкой, возили его в музеи Казани, Москвы, Ленинграда, когда представлялся случай и возможность.
Первая любимая Костина книга — «Сказание о трех богатырях». Тогда же мальчик познакомился с картиной В.М.Васнецова «Богатыри», а годом позже скопировал ее цветными карандашами. В день рождения отца преподнес ему в подарок картину. Сходство богатырей было поразительным. Вдохновившись похвалой родителей, мальчик скопировал «Витязя на распутье», тоже цветными карандашами. Затем сделал рисунок карандашом со скульптуры Антокольского «Иван Грозный». Сохранились его первые пейзажные зарисовки: пень, усыпанный желтыми осенними листьями, избушка в лесу.
Родители видели, что мальчик одарен, жить не может без рисования, и поэтому не однажды задумывались над советами учителей — послать сына в художественную школу. Да ведь куда, в какую, после какого класса? Ни в поселке, ни в Казани такой школы не было. Помог случай.
В 1954 году газета «Комсомольская правда» поместила объявление, что Московская средняя художественная школа при институте имени В. И. Сурикова принимает одаренных в области рисования детей. Родители сразу же решили, что именно такая школа нужна Косте — у него очень рано проявились способности к рисованию. Иногородних детей школа принимала в год пять-шесть человек. Костя попал в их число, сдав все экзамены на «отлично».
Московская средняя художественная школа располагалась в тихом Лаврушинском переулке старого Замоскворечья, напротив Третьяковской галереи. Подобных школ в стране было всего три: кроме московской, еще в Ленинграде и Киеве. Но МСХШ почиталась вне конкуренции хотя бы потому, что существовала при институте имени Сурикова, а в качестве учебной базы имела Третьяковку.
Конечно, Костя не дождался того дня, когда в Третьяковку пошел весь класс во главе с преподавателем. Он пошел в галерею один, как только был зачислен в школу. Заложенный жизнью личностный интерес, с одной стороны, и живая активная сила картин, с другой, столкнулись в его возбужденном сознании. К какой картине идти? Нет, не к этой, где ночное небо и темная тень дома, и не к той, где песчаный морской берег и шаланда в заливе, и не туда, где изображены женские фигуры…
Костя пошел дальше и услышал в себе зов, когда увидел три яркие знакомые фигуры на большом, в полстены полотне Васнецова «Богатыри». Мальчик обрадовался свиданию с источником своего недавнего вдохновения: ведь репродукцию этой картины он изучал по сантиметрам, смотрел несчетное количество раз, а потом старательно перерисовывал. Так вот он каков — подлинник!
Мальчик впился в решительные лица богатырей, блестящее достоверное вооружение, отливающую металлом кольчугу, косматые конские гривы. Откуда взял великий Васнецов все это? Из книг, конечно! А всю эту степную даль, этот воздух перед схваткой — тоже из книг? А ветер? Ведь на картине чувствуется ветер! Костя заволновался, открыв сейчас перед подлинником чувство ветра. Действительно, конские гривы, да и травинки шевелит ветер.
Оправившись от первых довлеющих впечатлений города-гиганта, мальчик не потерялся в непривычном для него пространстве. Третьяковка и Пушкинский музей, Большой театр и консерватория — вот ставшие для него главными ворота в мир классического искусства. С недетской серьезностью читает он и «Трактат о живописи» Леонардо да Винчи, а потом изучает картины этого великого мастера и «Наполеона» советского историка Евгения Тарле, со всем пылом юной души погружается в музыку Бетховена, Чайковского, Моцарта и Баха. И могучая, почти овеществленная духовность этих гигантов закрепляется в его сознании кристаллами драгоценной породы.
Тихий, спокойный Костя Васильев всегда держался независимо. Уровень его работ, заявленный с первых дней учебы, давал на это право. Не только мальчишек, но даже преподавателей поражали Костины акварели. Как правило, это были пейзажи, со своей явно отличительной тематикой. Юный художник не брал чего-то крупного, броского, яркого, а всегда находил какой-нибудь штрих в природе, мимо которого можно пройти и не заметить: веточка, цветок, полевая травинка. Причем исполнял Костя эти этюды минимальными живописными средствами, скупо отбирая краски и играя тонкими соотношениями цвета. В этом проявляется характер мальчика, его подход к жизни.
Чудом сохранилась одна его удивительная постановка — натюрморт с гипсовой головой. Почти завершив работу, Костя нечаянно пролил на нее клей; тут же он снял картон с мольберта и бросил в мусорный ящик. Так бы и исчезла навсегда эта акварель, как и множество других, если бы не Коля Чаругин — тоже интернатский мальчишка, учившийся классом позже и всегда с восторгом наблюдавший за работой Васильева. Он спас и в течение тридцати лет хранил этот натюрморт среди своих самых ценных произведений.
Все составляющие этого натюрморта были кем-то со вкусом подобраны в предметном фонде школы: в качестве фона — средневековый плюшевый кафтан, на столике — гипсовая головка мальчика, старинная книга в потертом кожаном переплете и с какой-то тряпичной закладкой, а рядом — еще не увядший цветок розы.
Проучиться Косте пришлось недолго — всего два года. Умер отец и ему пришлось вернуться домой. Продолжил он учебу в Казанском художественном училище, поступив сразу на второй курс. Костины рисунки не походили на работы ученика. Любой набросок он делал плавным и почти безотрывным движением руки. Васильев делал множество живых и выразительных рисунков. Жаль, что в большинстве своем они утрачены. Из сохранившихся наиболее интересен его автопортрет, написанный в пятнадцатилетнем возрасте. Плавной тонкой линией строится контур головы. Одним движением карандаша намечены форма носа, изгиб бровей, слегка обозначены рот, точеный изгиб ушной раковины, локоны у лба. При этом овал лица, разрез глаз и что-то еще едва уловимое напоминают «Мадонну с гранатом» Сандро Боттичелли.
Характерен сохранившийся небольшой натюрморт того периода — «Кулик», написанный маслом. В нем явное подражание голландским мастерам — та же строгая сумрачная тональность, филигранно выписанная фактура предметов. На краю стола, на грубой холщовой скатерти лежит добыча охотника, а рядом стакан с водой, абрикосовая косточка. И прозрачная колодезная вода, и необсохшая еще косточка, и оставленная на время птица — все настолько натурально, что зритель легко может мысленно раздвинуть рамки картины и дорисовать в своем воображении какую-нибудь сопутствующую постановке художника житейскую ситуацию.
К этому периоду жизни Васильев мог писать в любой манере, под кого угодно. Ремеслом владел мастерски. Но ему предстояло найти свой путь и, как всякому художнику, хотелось сказать и свое собственное слово. Он рос и искал себя.
Весной 1961 года Константин закончил Казанское художественное училище. Дипломной работой были эскизы декораций к опере Римского-Корсакова «Снегурочка». Защита прошла с блеском. Работа была оценена на «отлично», но, к сожалению не сохранилась.
В мучительном поиске себя, Васильев «переболел» абстракционизмом и сюрреализмом. Было любопытно испробовать стили и направления, во главе которых засверкали такие модные имена, как Пабло Пикассо, Генри Мур, Сальвадор Дали. Васильев довольно быстро постиг творческое кредо каждого из них и создавал новые интересные разработки в их ключе. Окунувшись с присущей ему серьезностью в разработку новых направлений, Васильев создает целую серию интересных сюрреалистических произведений, таких как «Струна», «Вознесение», «Апостол».Однако самого Васильева быстро разочаровал формальный поиск, в основе которого лежал натурализм.
— Единственное, чем интересен сюрреализм, — делился он с друзьями,-это своей чисто внешней эффектностью, возможностью открыто выражать в легкой форме сиюминутные стремления и мысли, но отнюдь не глубинные чувства.
Проводя аналогию с музыкой, он сравнивал это направление с джазовой обработкой симфонической пьесы. Во всяком случае, деликатная, тонкая душа Васильева не желала мириться с определенной легкомысленностью форм сюрреализма: вседозволенностью выражения чувств и мыслей, их неуравновешенностью и обнаженностью. Художник почувствовал его внутреннюю несостоятельность, разрушение чего-то главного, что есть в реалистическом искусстве, того смысла, того назначения, которое оно несет.
Несколько дольше продолжалось увлечение экспрессионизмом, относящимся к беспредметной живописи и претендовавшим на большую глубину. Здесь столпы абстракционизма заявляли, например, о том, что мастер без помощи предметов изображает не тоску на лице человека, а саму тоску. То есть для художника возникает иллюзия гораздо более глубокого самовыражения. К этому периоду можно отнести такие работы как: «Квартет», «Грусть королевы», «Видение», «Икона памяти», «Музыка ресниц».
Овладев изображением внешних форм в совершенстве, научившись придавать им особую жизненность, Константин мучился мыслью о том, что за этими формами ничего, в сущности, не скрывается, что, оставаясь на этом пути, он растеряет главное — творческую духовную силу и не сможет выразить по-настоящему своего отношения к миру.
Пытаясь постичь суть явлений и выстрадать общий строй мыслей для будущих произведений, Константин занялся пейзажными зарисовками. Какое многообразие пейзажей он создал за свою короткую творческую жизнь! Бесспорно, Васильев создал неповторимые по своей красоте пейзажи, но какая-то новая сильная мысль мучилась, билась в его сознании: «Внутреннюю силу всего живого, силу духа — вот что должен выражать художник!» Да, красота, величие духа — вот что будет отныне для Константина главным. И родились «Северный орел», «Человек с филином», «Ожидание», «У чужого окна», «Северная легенда» и многие другие работы, ставшие воплощением особого «васильевского» стиля, который нельзя спутать ни с чем.
Константин принадлежал к редчайшей категории людей, которым неизменно сопутствует вдохновение, но они его не чувствуют, потому что для них это привычное состояние. Они как будто от рождения и до смерти живут на одном дыхании, в повышенном тонусе. Константин все время любит природу, все время любит людей, все время любит жизнь. Почему он наблюдает, почему и ловит взгляд, движение облака, листочка. Он постоянно ко всему внимателен. Вот это внимание, эта любовь, это стремление ко всему хорошему и было вдохновением Васильева. И в этом заключалась вся его жизнь.
Но несправедливо, конечно, утверждать, будто жизнь Константина Васильева была лишена неизбывных человеческих радостей. Однажды (Константину было тогда семнадцать лет) его сестра Валентина, вернувшись из школы, рассказала, что к ним в восьмой класс пришла новенькая — красивая девчонка с зелеными раскосыми глазами и длинными, до плеч, волосами. Приехала она жить в курортный поселок из-за больного брата. Константин предложил привести ее для позирования.
Когда четырнадцатилетняя Людмила Чугунова вошла в дом, Костя неожиданно растерялся, засуетился, начал переставлять мольберт с места на место. Первый сеанс длился долго. Вечером Костя пошел провожать Люду домой. Ватага ребят, попавшихся им навстречу, жестоко избила его: сразу и безоговорочно Люда была признана самой красивой девчонкой поселка. Но разве побои могли охладить пылкое сердце художника? Он полюбил девушку. Каждый день писал ее портреты. Людмила пересказывала ему свои романтические сны, и он делал к ним цветные иллюстрации. Они оба не любили желтый цвет (может быть, просто юношеская неприязнь к символу измены?), и однажды, нарисовав голубые подсолнухи, Костя спросил:"Ты понимаешь, что я написал? Если нет, лучше молчи, ничего не говори…"
Константин приобщал Люду к музыке, литературе. Казалось, они понимали друг друга с полуслова, с полувзгляда. Как-то раз Людмила зашла к Константину с подругой. Он в это время вместе со своим другом Толей Кузнецовым сидел в полумраке, увлеченно слушал классическую музыку и на вошедших никак не отреагировал. Для подруги Люды такое невнимание показалось оскорбительным, и она утащила Люду за руку.
После этого девушка долго боялась встреч, чувствуя, что обидела Костю. Все существо ее тянулось к нему, и, когда ей совсем становилось невмочь, она подходила к его дому и часами сидела на крыльце. Но дружеские отношения прервались.
Прошло несколько лет. Как-то на электричке Константин возвращался из Казани вместе с Анатолием. Встретив в вагоне Людмилу, он подошел к ней и пригласил: — У меня в Зеленодольске открылась выставка. Приходи. Там есть и твой портрет.
Звонкая, радостная надежда пробудилась в ее душе. Конечно же, она приедет! Но дома мать категорически запретила: «Не поедешь! Чего мотаться куда-то, у тебя и без того полно его рисунков и портретов!»
Выставка закрылась, и неожиданно Константин сам пришел к ней в дом. Собрав все свои рисунки, на глазах у Людмилы порвал их и молча ушел. Навсегда…
Несколько работ полуабстрактного стиля — память о юношеских поисках живописных форм и средств, посвященных Людмиле Чугуновой, сохранились все же в коллекциях Блинова и Пронина.
Теплые отношения связывали одно время Константина с Леной Асеевой, выпускницей Казанской консерватории. Портрет Лены маслом с успехом демонстрируется на всех посмертных выставках художника. Елена успешно закончила учебное заведение по классу фортепиано и, естественно прекрасно разбиралась в музыке. Это обстоятельство особенно влекло Константина к девушке. Однажды он решился и сделал ей предложение. Девушка ответила, что должна подумать…
Ну кто из нас, простых смертных, может вообразить себе, какие страсти закипают и бесследно исчезают в душе большого художника, какие ничтожные порой обстоятельства могут в корне изменить накал его эмоций? Конечно же он не знал, с каким ответом шла к нему на следующий день Лена, да, видимо, его это уже не интересовало, поскольку желаемого ответа он сразу не получил.
Многие скажут, что это не серьезно и что так важные вопросы не решают. И будут, конечно, правы. Но давайте помнить, что художники, как правило, люди легко ранимые и гордые. К несчастью, неудача, постигшая Константина в этом сватовстве, сыграла еще одну роковую роль в его судьбе.
Зрелым уже человеком, в возрасте около тридцати лет, он полюбил Лену Коваленко, также получившую музыкальное образование. Умная, тонкая, обворожительная девушка, Лена растревожила сердце Константина. В нем вновь, как в юности, проснулось сильное, настоящее чувство, но боязнь получить отказ, встретить непонимание так и не позволила ему устроить свое счастье… Но в том, что единственной его избранницей до последних дней жизни оставалась живопись можно усматривать особое предназначение художника.
Есть в этом, несомненно, и объективные причины. Одна из них — беззаветная материнская любовь Клавдии Парменовны, боявшейся выпускать сына из родного гнезда. Порой слишком придирчиво, критическим оком могла она взглянуть на невесту и высказать потом сыну свое мнение, на что Константин реагировал очень чувствительно.
Необыкновенное дарование, богатый духовный мир и полученное образование позволили Константину Васильеву оставить свой, ни с чем несравнимый, след в русской живописи. Его полотна легко узнаваемы. Его можно не признавать вообще, некоторые его работы спорны, но увидев однажды работы Васильева уже нельзя остаться к ним равнодушным. Хочется привести отрывок из повести Владимира Солоухина «Продолжение времени»: -… «Константин Васильев?! — запротестовали художники. — Но это же непрофессионально. У живописи есть свои законы, свои правила. А это безграмотно с точки зрения живописи. Он любитель…, дилетант, и все картины его — дилетантская мазня. Там же ни одно живописное пятно не соответствует другому живописному пятну! — Но позвольте, если эта живопись вовсе даже и не искусство, то чем же и почему же она действует на людей?.. — Может быть, там есть поэзия, свои мысли, символы, образы, свой взгляд на мир — мы не споpим, но там нет пpофессиональной живописи. — Да не могут мысли и символы воздействовать на людей сами по себе в голом виде. Это были бы только лозунги, отвлеченные знаки. И поэзия не может существовать в невоплощенном виде. И напротив, если картина сверхграмотна и, профессиональна, если в ней каждое живописное пятно, как вы говорите, соотносится с другим живописным пятном, но в ней нет ни поэзии, ни мысли, ни символа, ни своего взгляда на мир, если картина не трогает ни ума, ни сердца, скучна, уныла или просто мертва, духовно мертва, то зачем мне это грамотное взаимоотношение частей. Тут главное, видимо, именно в одухотворенности Константина Васильева. Именно одухотворенность почувствовали люди… "
Погиб Костя при весьма странных и загадочных обстоятельствах. Официальная версия — был сбит вместе с другом на железнодорожном переезде проходящим поездом. Произошло это 29 октября 1976 года. Родственники и друзья Кости не согласны с этим — слишком много непонятных совпадений, связанных с его смертью. Несчастье это потрясло многих. Похоронили Константина в березовой роще, в том самом лесу, где он очень любил бывать.
Судьба, так часто злая по отношению к великим людям извне, всегда бережно обходится с тем, что есть в них внутреннего, глубокого. Мысль, которой предстоит жить, не умирает с носителями своими, даже когда смерть застигает их неожиданно и случайно. И художник будет жить, пока живы его картины.