Когда я приезжала к маме в гости, мама говорила: «Садись есть. Всё готово».

Я не хотела есть.
Но обижать маму я тоже не хотела.

Мама всегда готовила еду к моему приезду. Старалась. Говорила: «Я стояла у мартена».
Мартен — это человек, который изобрел металлургическую печь.
Мама имела ввиду, что готовка — это тяжелый труд.

Она не спрашивала, голодна ли я — просто готовила. Много.
Резала хлеб. Жарила картошку. Запекала мясо. Варила борщ.

Для маминого поколения глагол «накормить» означает позаботиться.

Потому что в голодные времена еда становится коммуникацией про любовь.
И выкинуть еду — немыслимо.
И на столе всегда много хлеба: «Ты почему без хлеба? Бери-бери, свежий!»
И обязательно доедать, через сытость запихивая в себя остатки еды с тарелки: ну не выбрасывать же!

Но времена изменились.
Уже не голодно. Очень даже сытно уже.

И коммуникация любви меняется.

В тренде сейчас не «человек сытый», а «человек услышанный».

Идеально — это спросить: «Ты голодная?» — и покормить в случае положительного ответа.

А не «садись, ешь» уже в прихожей.

Но чтобы слышать других, надо научиться слышать себя. Захотеть и разобраться с собой.

Например, есть популярная книга про интуитивное питание, и она учит есть, когда голоден.

А не когда обед.
А не когда угостили.
А не когда вкусно.
А не когда за компанию.
А не когда мама сказала: «Садись ешь».

Надо есть, когда голоден.
Так просто, но так сложно.

Многие до сих пор не знают, как понять: я голоден или просто ем, потому что все едят? Или потому что заедаю стресс.

Не умеют слышать себя эти многие.

Они не виноваты — их правда не учили.
Потому что их родители тоже не умели.

Жить в сытые времена и жить в голодные времена — это совсем разные жизни и разные языки коммуникации.

Люди послевоенного поколения не спрашивали «Как ты?»
Они говорили «Садись — ешь».
Потому что когда ты поешь, будет понятно, как ты.
Ты — сыт, а значит, счастлив.
И вопрос «как ты» отпал сам собой.

Мама говорила: «Садись — ешь».
Я садилась и ела.
С хлебом, как велела мама.

И уезжала от мамы всегда с тяжелым животом.
И пила таблетки для пищеварения.
И каждый раз думая о том, что надо к маме, вздыхала и готовила таблетки.

Я уезжала и чувствовала себя… изнасилованной в желудок.
Потому что я не хотела есть.
И не умела говорить о своих чувствах — тогда это было не принято.
Я не могла сказать: «Мам, ты хочешь меня накормить, потому что любишь. И я тебя тоже люблю. Но я совсем не хочу есть. Давай просто обнимемся и поговорим. Или помолчим. Или… поделаем что-то, не пахнущее солянкой? Без хлеба, мам. Давай?»

Но я не умела выстраивать границ.
Понимать, что хочу.
Защищать свое право хотеть то, что хочется, а не то, что сказали хотеть.
А еще я всегда боялась расстроить маму.

Мне что, сложно съесть?
Если что — у меня таблетки с собой.

Мне так повезло в жизни: я живу там, где нет войны.

Я осознала это, когда меня позвали на гастроли в Донецк.
Сказали: «Мы потихоньку возвращаемся к жизни, у нас есть ДК, где можно выступить, поселим вас в гостинице, в которой совсем не слышно выстрелов».

И меня прожгла мысль: «А я ведь никогда не слышала настоящих выстрелов. Ну вот тех, когда война».

Слава Богу.

Сейчас совсем другой мир.

Например, сейчас правильно есть без хлеба, а не с хлебом.
И правильно есть меньше, а не больше.
И желательно что-то полезное, а не питательное.

И если не хочешь есть, лучше выбросить, чем пихать в себя: ты ж не мусорный бак.

Мы учимся жить в новом мире.

Мой сын приходит со школы.
— Как ты? — спрашиваю я.

— Отлично.

— Я сегодня в налоговую ездила, только вернулась. И в редакцию заскочила. А у тебя что? — я жду в ответ развёрнутый рассказ.

— А мы сегодня ко дню космонавтики делали планету.

— О, планету! А какую?

— Марс.

— Ух ты! Марс! Вот это да — Марс! Ты голоден?

— Нет.

— Тогда расскажи про Марс…

И я слушаю рассказ сына. Про Марс. Он огненный. В смысле, Марс. А не сын. И не рассказ. Хотя почему? Все огненные.

Я люблю сына.

И в качестве коммуникации любви я кормлю его, когда он голоден.
И не кормлю, когда не голоден.

И спрашиваю, как он.
Потому что мне интересно, как он.

А если у него проблемы, то мы подумаем вместе, как ему их решить.
Потому что ему 11, а лучшее, что я могу для него сделать — научить жить самостоятельно. А для этого я не должна решать его проблемы за него.

Я могу просто поддержать его.
Быть рядом.
Хвалить.
Верить.
Любить.
Его.
И его огненную планету…