Объятие, говорит он, нельзя разрывать. Что бы ты ни делала, не увеличивай дистанцию между нами. Если чувствуешь, что теряешь равновесие, держись за меня. «Для этого я здесь!..» — он говорит это, смеясь, и я понимаю, что мне необходимо учиться лучше держать равновесие, и тоже смеюсь.

Он учит меня дышать. Он говорит мне «Дыши!», и только тогда я замечаю, что перестала дышать. «Ровно, спокойно, глубоко дыши!»
Я и сама не знаю, когда и почему перестаю дышать. Может быть, когда боюсь совершить ошибк…
… показать весь текст …

Мой дом говорит мне:
«Останься со мной, ибо здесь живет твое прошлое».
А путь говорит: «Следуй за мной, ибо я — твое будущее».
И я говорю дому и пути: «У меня нет прошлого, как нет и будущего. Останься я здесь — в недвижности моей будет движение.
Если же уйду — в движении моем будет недвижность.
Только любовь и смерть всё меняют».

— Правда выше любого закона. А справедливость выше правды. Но выше справедливости — милосердие.
— Высоко задрал…
— И еще выше есть.
— Что может быть выше милосердия?
— Любовь.

Есть два вида тишины, — или, во всяком случае, я это так слышу.
Есть высокая тишина, тишина для молитвы.
Тишина, когда ты близок к Божественному.
Та тишина, которая есть смутное предчувствие рождения звука.
И есть другая тишина. Безнадежно далекая от Бога. И от других людей. Тишина отсутствия.

К этому же [великому молчанию] ведёт и поэтическое слово, родившееся из глубины святого безмолвия. Такое слово создаёт волны смыслов, волны ассоциаций, обходящих тупики логики. Поэтому есть ответ на вопрос Ли Бо, обращенный к Лао-Цзы: «Если знающие не говорят, а говорящие не знают, то почему ты, который знал, написал трактат в три тысячи знаков?» Потому что этот трактат, «Даодецзин», поэтичен. Мысль изреченная есть ложь, но стихотворение Тютчева истинно. И поэзия может коснуться величайших глубин, не оскверняя их, если родилась из молчания и живёт на краю молчания.

Григорий Померанц «Вавилонская башня цивилизации»