Ущербная.

Регина всегда считала себя ущербной. Скорее всего, это была только её боль и её правда. Жестокая и жёсткая, непреклонная и обезоруживающая. Неприятная.

Но почему? Две руки, две ноги и голова на месте. Не инвалид. Крыша над головой есть, одежда тоже. Не уродина. Семья, дети, всё, как говориться, в порядке. Жаловаться не на что, но всё равно, по её мнению, с ней что-то не так.

У Регины хорошая, по мнению многих, работа, замечательный муж, прекрасные дети. Словом, живи и радуйся, но что-то червячком, заползшим куда-то далеко и глубоко, разъедает её внутри. Она старается не думать об этом. Воспоминания и размышления бередят старую рану, которая при каждой мысли об этом снова и снова кровоточит. Слегка зажив, тонкая плёнка образовавшегося нежного рубца обрывается, и снова начинался болезненный процесс заживления, и так до следующего случая, до следующего лейтмотива.

Можно сказать, рана никогда не заживала. При любой мысли об этой травмирующей фрустрации, сердце начинало судорожно биться, ища выхода, и не найдя его, продолжало свой бег, разнося по венам отравляющие жизнь выводы.

У Регины не было отца. Вернее, он был, но где-то там, в другой жизни, в ином измерении, но не в её судьбе. Папа как-то жил, где-то спал, что-то ел, с кем-то разговаривал. Но не с ней.

Девочка выросла, превратилась в симпатичную девушку, затем стала миловидной женщиной. Вроде, как бы, всё хорошо. Но без папы, без его присутствия в её доле, без его восторженных взглядов на своё подрастающее дитя и умелых рук, с интересом мастерящих вместе с ней поделку, без беспокойных глаз, следящим за каждым движением дочери. Без его переживаний и терзаний. За неё.

Регину из детского садика забирала только мама. Малышка со слезами на глазах наблюдала, как её подружек ведёт за руку папа. Папа надувает им воздушные шары, покупает сладкую вату, лимонад и мороженное.

Папа. Такое чудное слово! Это слово она даже сейчас, спустя многие годы, выговаривает с трудом. Нет, она принимает его, как должное, в отношении своих детей, но это слово не нашло своего применения в её жизни.

Игрушек и конфет в её жизни было много, как и красивых платьев, белых и розовых бантов, музыкальной школы и изучения иностранных языков, чтения умных и правильных книг. И внимания со стороны мамы, бабушки и сестры было в избытке — девочка купалась в их любви. Её обожали, любили, холили и баловали. Но не папа. Это слово для неё — табу. Она даже до конца не понимает значения этих букв.

Папа не поправлял ей бантики, не завязывал шнурки, не носил портфель, провожая до ворот школы, не ходил на родительские собрания, не улыбался ей на празднике первого и последнего звонка, не радовался вместе с ней её красному диплому.

Он никогда не говорил ей, какая она красивая, не восторгался её успехам, не одобрял выбор профессии и не обсуждал с ней её женихов, не хлопал по плечу, утешая, и обняв, не говорил, что всё будет хорошо. Он не замечал, что она выросла.

Регина бесконечно ждала. Она старалась хорошо учиться, надеясь услышать его похвалу. Отец не гордился её достижениями, не плакал с ней, когда ей было грустно, не смеялся, когда было весело.

Регина не умела общаться с мужчинами — весь её маленький мир ограничивался общению с женщинами — мамой, сестрой, бабушкой. Когда в дом приходил мастер по ремонту телевизора, стиральной машины или сантехник, девочка всё время крутилась рядом, ненароком поглядывая на незнакомого мужчину. Девочка наблюдала за их уверенными движениями, рассматривая их, как невиданный, интересный экспонат.

Регина всегда его ждала. Она оглядывалась, надеясь увидеть его на школьной перемене или на улице после уроков. Вдруг, папа ждёт её во дворе и ему можно поплакаться на одноклассников, которые жестоко смеются над её фамилией? Можно рассказать ему, как ей плохо без него. Как она тихо плачет в подушку, боясь разбудить и расстроить маму.

Ей хотелось поделится с ним тем, что у неё на сердце. И попить чаю, просто чаю с печеньем. И помолчать. И уткнуться шмыгающим носом ему в плечо, рассказывая об обидах, переживаниях и поражениях. Поведать ему о насмешках со стороны детей по поводу отсутствия отца в её доме и судьбе. Дети ведь порой бывают так жестоки!

Много лет он жил с ней в одном городе, маленьком городе, где почти все друг друга знают, сплетничая и обсуждая чужую жизнь, заглядывая в окна и задирая занавески для лучшего обзора. Пятнадцать минут ходьбы в среднем темпе — расстояние ни о чём. Но не для него — для него — оно не преодолимое.

Иногда он приходил к девочке. Вдвоём они сидели на скамейке, и Регина ела конфеты. У девочки были двоякие впечатления — то безумный восторг, то непонятное неприятие ситуации, то страх, то стеснение.

Потом папа переехал. Далеко, за четыреста километров. В большой город. Там он купил себе дом и устроился на работу. Встречи отца с дочерью стали ещё реже, а потом и вовсе прекратились.

Но жизнь продолжалась!

Его не было рядом, когда Регина выходила замуж. Он не выводил её за руку из дома и осторожно и трепетно не приподнимал её фату. Мама всё говорила ей:

— Пригласи отца на свадьбу, позвони ему. Может, подарит что, да и будет не стыдно — всё, как у людей!

Но Регина твёрдо решила — ни к чему этот цирк! Не нужна была ему все эти годы — и он на её празднике лишний гость. Ещё сболтнёт лишнего и всё ей испортит. Хотя это и не правда — она ждала и выглядывала его — авось как-то сам узнает и приедет! Не приехал — не подозревал, что нужен.

И детей её — своих внуков, он не ждал, заглядывая с тревогой и надеждой в окна роддома. Не считал за радость.

И старшую дочь, которая ушла внезапно и очень рано, не хоронил. Даже не позвонил, не утешил Регину, хотя она ему сообщила об этом и просила приехать. Для него это — ненужные хлопоты и разъезды.

И маму Регины не провожал, не вытирал слёзы дочери и не рыдал с ней. Не обнимал её и не говорил слов поддержки. Не молчал с ней, прижавшись сердцем к сердцу и не разделял боль утраты.

И к душе своей не подпускал её родную душу. Не хотел, не умел, не делал. Не прощался и не ждал.

А ведь Регина так и осталась до сих пор той растерянной и неуверенной девочкой, которую из детского садика не забирал папа. Не встречал, не провожал, не согревал в жизненной стуже, не остужал в пожаре обстоятельств.

Он не понимал, что он дочери был нужен и в десять, и в двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят лет, априори, всегда, в любом возрасте. Нужен был советом, даже просто своим дыханием в её жизни. Даже своим молчаливым согласием или несогласием.

Неужели, нельзя сказать такие простые, но очень нужные всем слова:

— Я тебя люблю! Ты мне нужна! Ты самая лучшая в мире дочь! Прости!

Просто позвонить, даже помолчать в трубку.

Пока мы живы, общайтесь, звоните друг к другу, говорите друг другу, как вы любите, надеетесь и ждёте!

Регина всегда считала себя ущербной. Так ли это?

Может, ущербна не только она?