Петров проснулся и почувствовал, что жизнь уходит. Непросто там какая-то физическая жизнь, а его самая важная — мужская жизнь. Он почувствовал себя старым, беспомощным и никчемным. Сразу напомнила о себе простата и дьявольски захотелось в туалет.

А вставать не хотелось.

Точнее, так: хотелось выпрыгнуть, как ошпаренному из кровати со старой тучной женщиной, которая почему-то называлась его женой и бежать. Но с другой стороны — хотелось забиться под одеяло и не двигаться.

От такого дикого, по мнению Петрова эмоционального кавардака в его душе стало невыносимо. Он осторожно высунул ногу из-под одеяла, нашарил тапочку, привычно подтянул ее пальцами ноги и со злостью отбросил.

Когда это он привык носить тапочки? Что он старик? Сегодня же вынесет на помойку тапочки, плед и кофту, которую подарила ему жена на день рождения. Мягкую и теплую кофту, в которой так уютно смотреть телевизор по вечерам. Да и телевизор бы выкинуть! Но жалко, дорогой.

Петров совсем разнервничался оттого, что мещанские и стариковские радости заполнили его жизнь, начисто вытеснив все мужское и брутальное. Он решительно вылез из-под одеяла, стараясь привычно не кряхтеть при этом, сходил в туалет, принял таблетку и выкинул всю пачку в мусорку.

Морщась от холодного пола и отсутствия мягких теплых тапочек, Петров прошел на кухню и открыл холодильник. Там тоскливо на полках стояла здоровая еда: творог, тушеные овощи, каша. Полное уныние. Хотелось не прожаренный кусок мяса и пива.

От пива будет пучить и болеть поджелудка, вздохнул Петров.
От этого он рассердился еще больше и решил сварить себе кофе. Этот запретный бодрящий напиток, который подавался только гостям, а ему был запрещен, потому что сердце и давление. Петрову заботливо заваривалась в отдельном голубеньком чайничке ромашка и еще какая-то дрянь, которую Петров ненавидел всей душой.

Он разгульно насыпал в турку, чайную ложку с горкой кофе и поставил на огонь. Ждал поигрывая мышцами и смотрел на себя, так невзначай, в оконное стекло.

За окном было еще темно, он на автомате посмотрел на градусник, чтобы определиться поддевать термобелье или так, обойтись? От этого рассердился на себя, что привычки уже сделали из него старика.

Чтобы доказать самому себе, что еще не старик, Петров подошел к мойке, осторожно снял с сушилки голубенький ненавистный чайничек и положил его в мусорное ведро. Подумал. Достал мерзопакостную ромашку и высыпал, с ожесточением разодрав пакет, сверху чайника. Этого показалось мало. Он достал молоток и, прикрыв дверь, чтобы не разбудить чужую тучную женщину в спальне, тюкнул голубенький чайничек по блестящему, хорошо отмытому боку. Чайник ойкнул и в нем образовалась дыра, в которую тут же осыпалась ромашка.

Петров удовлетворенно посмотрел на поверженного врага и хотел было унести молоток на место, но решительно и свободолюбиво положил его на мойку. Он бы и кинул его с грохотом, но проснулась бы чужая женщина, вышла позевывая и почесывая себя подмышкой и устроила б Петрову интеллигентный разнос.

Кофе тем временем убежал, залив безупречную белоснежную плиту. Петров довольно дернул бровью и вылил остатки в чашку. Без молока. С наслаждением втянул горький запах свободы и глотнул. Обжегся, матюкнулся, но давясь, допил выстраданную свою независимость.

Ушел на работу раньше, чтобы не сталкиваться с чужой женщиной, термобелье самонадеянно не надел, о чем пожалел практически сразу. На работу пришел раньше, чем заслужил подозрительный взгляд кадровички. Гордо ухмыльнулся на все необоснованные подозрения. Ущипнул секретаршу за круглую накаченную попу, за что получился папкой по намечающейся лысине. Гордо пригладил растрепавшиеся в этой сексуальной схватке волосы и почувствовал себя самцом.

День задался. Он прохаживался по офису, выпятив грудь. Правда, с непривычки от этого ломило поясницу. Но это мелочи. Привыкнет. Начальство не оценило изменений Петрова и нагрузило дополнительной работой.

А вечером был корпоратив. Новогодний. Дамы блистали туалетами, пахли туалетными водами и были игривы. Петров пустился во все тяжкие. Он, поигрывая бицепсами, выбрал самую шикарную женщину в своей возрастной категории и подошел к ней, пригласив на танец. Точнее, даже не пригласив, а хищно ухватив ее за талию, увлек в дебри разврата.

Проснулся он в ее постели. Новогодние праздники пролетели незаметно и пылко. На работу Петров вышел похудевший и с синяками под глазами. Заездила его шикарная дама.

Иногда он вспоминал, что дома его ждет чужая тучная женщина, теплые тапочки и плед, но отметал эти панические мысли. Он вышел на тропу бескомпромиссной борьбы с угасанием либидо. Правда, таблетки от простаты пришлось купить и пить их, скрываясь от новой подруги.

Чужой тучной женщине он написал эсмеску, сообщив, что больше не вернется к ней. Что у него любовь, молодость и новая жизнь. В ответ получил глупость «Котичка, а как же твоя простата? Тебе надо пить таблетки. А сердце? И пироги твою любимые совсем остыли».

Он удалил такие позорные и глупые ответы чужой женщины и остался свободным мужчиной.

Правда, через месяц своей свободы он совсем осунулся, мешки под глазами наползли на небритые щеки, и он стал подумывать о бегстве. Но еще раньше его просто выставили, выбросили за ненадобностью. Сообщив, что на брутального мужика он не тянет и пусть отправляется лечить свою простату там, где жил до этого.

Петров понял, что все женщины… беспринципные и жестокие создания, долго сидел в офисе, не зная куда ему податься, пока не пришла техничка и не выгнала его.

Он стоял на остановке, кутаясь от февральского ветра и думал, точнее, представлял, как в детстве «вот умру я и вы все пожалеете!». Потом он вспомнил свои тапочки, голубенький чайничек с заваренной ромашкой, смахнул слезу и сел на одиннадцатый трамвай, который отвез его к чужой тучной женщине.

Она открыла дверь, впустила Петрова и не задала ни одного вопроса. Тапочки так и стояли у кровати, плед ждал в его кресле и, даже его теплая кофта была на месте. Вечером ему подали заваренную ромашку в голубеньком чайнике и таблетки, все так же лежали в ванной. Петрову показалось, что ему все это приснилось.

К весне он залоснился, как кот, откормленный доброй хозяйкой после мартовского безумия, и стал снова поглядывать на женщин. В сущности, они прекрасные, хоть и жестокие создания.

Чужая женщина к этим созданиям не относилась. Она была просто женщиной в его квартире. Хотя когда-то… но Петров предпочитал об этом не вспоминать. И что толку вспоминать об этом? Такой она уже не станет никогда.

В апреле он снова ущипнул секретаршу за накачанную попу, получил папкой по голове и почувствовал себя самцом. Вернулся к чужой женщине он через полгода. Его ждали чай, тапочки, плед и таблетки. Спустя месяц к этому набору прибавились еще сердечные таблетки и тонометр, давление стало пошаливать.

Через полгода, отъевшись и залоснившись, он снова ущипнул секретаршу и почувствовал себя самцом. Вернулся он с синяком под глазом и трясущимися руками.

А через семь месяцев ушел. Уже минуя секретаршу и щипок. Вернулся через месяц.

Его ждали чай, тапочки, плед и таблетки. Он продержался год. Чужая тучная женщина выхаживала его. Она относилась к нему, словно к капризному малышу или коту. Баловала его, стряпала его любимые пирожки и надеялась, что все утрясется.

Когда он ушел в пятый раз, она поклялась, что больше не пустит его домой. Но его привезли на скорой помощи, подобрав на улице. В кармане лежала записка «заберите этот хлам».

Год чужая тучная женщина выхаживала Петрова, и он почти поправился. Но внезапно умер. Она похоронила его. Но тапочки так и остались стоять у кровати, а плед лежать в его любимом кресле…