4 июля 1946 года произошло одно из самых страшных событий нашего времени — погром в Кельце. Погром последовал примерно через год после Холокоста, жертвами которого были миллионы евреев.

Кельце — административный центр воеводства, город средней величины в Центральной Польше. Несколько сотен евреев, избежавших уничтожения, жили в 1946 году в этом городе, большинство из них — на улице Планты в доме № 7, принадлежавшем еврейской общине.
4 июля 1946 года несколько часов по городу распространялся слух, что пропавший девятилетний польский мальчик стал жертвой ритуального убийства, совершенного евреями из дома на улице Планты. Вскоре перед этим домом собралась толпа жителей Кельце. То, что пропавший мальчик уже вернулся домой, в этот момент никого не интересовало. Жаждавшая крови толпа ворвалась в дом. Евреев, мужчин и женщин, стариков и детей, выбрасывали из окон. Лежавших с повреждениями на улице добивали железными прутьями, дубинами, молотками. К концу дня улица перед домом была покрыта кровавым человеческим месивом. Зверски были убиты 42 человека.
Ицхак Цукерман — «Антек», один из руководителей восстания в варшавском гетто, после войны оставался в Польше. Когда до него дошла весть о погроме, он поспешил в Кельце. Там он увидел ужасающую картину. Изуродованные трупы, убитые беременные женщины с распоротыми животами. Об этом он позднее написал в автобиографии. Среди живших в Польше евреев воцарился страх. Многие из них в течение ближайших месяцев покинули страну.

Еще до драмы в Кельце пассажиров-евреев выбрасывали из вагонов на ходу поезда. После погрома такие убийства участились. Юлиан Тувим, известный польский поэт, в июле 1946 года писал своему другу Й. Штаудингеру: «…я хотел поехать поездом в Лодзь. В связи с известными тебе событиями для меня безопаснее отложить поездку на более благоприятное время…»
После погрома среди потрясенных людей циркулировали самые разные догадки о том, какие политические круги инспирировали это преступление. Станислав Радкевич, министр безопасности Польши во время встречи с представителями Центрального комитета польских евреев, требовавшими от правительства энергичных шагов, сказал: «Вы, может быть, хотите, чтобы я сослал в Сибирь 18 миллионов поляков?»

Глава польской католической церкви кардинал Хлонд в привлекшем большое внимание заявлении о погроме выразил мнение, что вина за ухудшение взаимоотношений между евреями и поляками «…в значительной степени должна быть возложена на евреев, занимающих сегодня в Польше руководящие посты, пытающихся ввести структуры и порядки, отвергаемые большинством польского народа».

Общественное мнение Польши десятилетиями замалчивало эту трагедию. И только в 1996 году министр иностранных дел Дариуш Росати в письме Всемирному Еврейскому конгрессу в 50-ю годовщину погрома заявил: «Мы будем оплакивать жертвы погрома в Кельце. Этот акт польского антисемитизма следует рассматривать как нашу общую трагедию. Нам стыдно, что Польша совершила такое преступление. Мы просим у вас прощения».
Впервые подобные слова произнес польский политик. За кого он просил прощения?

Он просил прощения за шлифовальщика Марека с металлургического завода, который с сотнями других рабочих штурмовал дом на Планте, чтобы убивать евреев.
Он просил прощения за пани Чезию, которая, возвращаясь с базара, подняла палку, чтобы размозжить лицо выброшенной из окна 2-го этажа еврейской девушке, еще подававшей признаки жизни.
Он просил прощения за сапожника Юрека, который, прибив молотком подошвы бывших у него в починке ботинок, поспешно закрыл мастерскую и разбивал этим молотком головы жертв.
Он просил прощения за паненку Асю и ее жениха Хенрика, бросавших камни в выволакиваемых из дома людей.
Он просил прощения за зеленщика Януша, покинувшего свою лавку, прихватив железный прут, и вернувшегося туда через 3 часа, облитым кровью жертв.
Он просил прощения за миллионы поляков, которые равнодушно молчали.

Конечно, это преступление, если сравнить его с тем, что творили немцы с евреями, только строчка в истории этого столетия, и все же… Просто невозможно было себе представить, чтобы через год после величайшей трагедии еврейского народа в центре одного из городов так зверски убивали людей.

Но разве не многое, что случилось в этом столетии, казалось невозможным — и все-таки произошло?