Глава 1. Лютая зима.

— Пойдем. Ну, идем же скорее. Нельзя останавливаться, — тянет за руку мама — Кирочка, ну пожалуйста.
Очень холодно. Мороз за минуту проникает под легкое пальтишко и хватает за пятки, упакованные в старые, латаные валенки.
— Мама, я и так спешу. Просто ты вон какие большие шаги делаешь. Я не успеваю, — глухо говорит девочка сквозь теплый платок, из которого выглядывают только любопытные детские глаза и кончик, покрасневшего от мороза, носа.
— Ну, ладно, — сдается мама, — садись в санки. Но ненадолго, нужно двигаться, а то застынешь.
— Как это застыну? Как та тетечка которая упала, да?
— Нет Кирочка, она уснула, просто. Вот отдохнет и дальше пойдет, — отводя глаза, отвечает мама.
— А вот и неправда. Я слышала, как вы с тетей Олей вчера говорили, что люди умирают, а потом лежат мертвые на улицах, — смешно картавя, выговаривает Кирочка. — Я большая уже и все понимаю.
— Конечно, большая, — говорит мама устало, гладя по голове свою взрослую, трехлетнюю дочь.
Ленинградские дети все стали большими. Сразу, в одночасье, как только началась блокада.
Она зашла в их любимый город уродливой старухой, принеся с собой страшный голод и смерть. Старуха прошла по прекрасному городу, заглянув в каждый дом, в душу каждого жителя города на Неве. Сея разрушения, она прошла по улицам Ленинграда, оставляя за собой руины величественных зданий и вскопанные фашистскими снарядами красивые улицы, по одной из которых мама Киры тащит санки, с сидящей на них девочкой. Кирочка сидит, обнявши баклажку, в которую они наберут воду из Фонтанки. Кирочке очень нравится это название — Фонтанка, из которой веселый Чижик — Пыжик пил воду. Теперь и Кира с мамой пьют воду из этой речки. С тех пор, как отключили водопровод, они каждую субботу и воскресенье ходят сюда за водой. И эти походы — счастье для девочки, потому что мамочку она видит только по выходным. Только эти два дня принадлежат им. Все остальное время Кирочка проводит в «саду', под присмотром строгих воспитателей, которые заботятся о них. Она сидит с другими детьми, закутанная в кусачие одеяла, как огромная бабочка в кокон.
— Мама, ты меня завтра снова в сад отдашь? — спрашивает она у матери, едва тянущей за веревку санки. Она исхудала ее мамочка, стала почти прозрачной.
— Да, доченька.
— Но, мне не хочется. Там хорошо, конечно, но скучно.
— Там вас кормят по крайней мере, и ухаживают. А мне работать нужно. Ты же знаешь, как важна моя работа.
— Да, важна. А вдруг меня тоже унесут, как тех ребят которые не просыпаются? Нянечки заворачивают их в простыни и уносят. И они не возвращаются больше.
— С тобой все будет хорошо, моя девочка, — не очень уверенно говорит мама, украдкой смахивая слезу дырявой рукавицей. Ей очень хочется укрыть свою девочку от всего этого. От смерти и голода. Она ведь так старалась увезти свою Кирочку из Ленинграда. Еще когда немцы стали приближаться к городу, они в ожидании эвакуации просидели две недели в вагонах, но не успели. Фашисты начали бомбить город. Снаряды падали и падали, а ее малышка кричала от ужаса, забившись под старую железную кровать. Как может вынести такое материнское сердце? А теперь, отдавая Кирочку в садик, она каждый день думает, увидит ли еще хоть раз свою доченьку? Куда в следующий раз попадет фашистский снаряд, и дойдет ли она до своей Кирочки, через ледяной город, покрытый сотнями неупокоенных тел, или останется лежать на мерзлой улице. Это сегодня они вместе, а завтра ей нужно возвращаться на работу, чтобы раздавать талоны на питание отчаявшимся, голодным людям. Разве можно наесться двумястами пятьюдесятью граммами хлеба и идти работать, рыть траншеи, долбя промерзшую насквозь землю? Да и не съедают они свой хлеб, детям отдают, умирая у станков от голода и холода.
— Кирочка, вставай. Нужно идти, еще чуть — чуть, и мы у тюшки.
— Мам, тюшка — хлюшка, — вертится Кирочка вокруг матери, набирающей воду из проруби.
— Не хлюшка, а хрюшка, — смеется мать. — А говоришь большая, ну ка скажи — хрюшка.
— Я научусь, — тоже смеется Кирочка. — Мам, от воды почему так противно пахнет?- морщит она нос.
— Ничего. Она, вроде, чистая. Прокипятим, все микробы умрут.
— И чего, с мертвыми микробами будем воду пить?
— Выбора — то у нас, все равно нет.
Они идут, таща тяжелые санки, а вокруг, куда ни глянь, лежат тела «уснувших» людей.
— Ой, мам, гляди, там, на санках человека везут. А почему его в простыню завернули, он же не малыш уже, чтобы его пеленать, да еще и с головой?
— Идем, идем, и не показывай пальцем, это не прилично. Человек заболел просто, вот и везут его в больницу. А закутали, чтоб не замерз. Я то тебя тоже в платок укутала.
— А, ясно, — отвечает Кирочка и тут же теряет интерес. Дети блокадного Ленинграда не боятся смерти. Она стала для них обыденностью, как смена дня и ночи. Кирочка видит ее повсюду: в садике, когда пропадают бесследно ее приятели, убитые голодом и болезнями, на улице, в доме, в котором она прожила свою коротенькую жизнь. У них, нет сил бояться или удивляться, у этих взрослых детей с уставшими глазами. Их детство отняла война, вместе с любимой говорящей куклой и плюшевым медведем, проданными за кусок, вязкого, темного хлеба. А Кирочка так любила расчесывать кудрявую головку куклы и делиться своими маленькими секретиками с мишуткой — своим лучшим другом. И чего удивляться, что маленькие сердца очерствели? Лишились света присущего детству.
Дома, мама растапливает печь. Кирочка обожает эту огромную печку, похожую на ту, из сказки про щуку, на которой Емеля ездил по деревне. Вот бы тоже, сесть и уехать туда, где можно вдоволь наесться и согреться. Тепло от печки тут же согревает маленькие детские ручонки и будит воспоминания. Страшные, не детские, они никогда не дадут ей забыть, как мама засовывает ее в печную духовку, стараясь спрятать от осколков немецких снарядов, разбомбивших соседний дом.
— Лютая зима, — шепелявит Кирочка, подслушанную у взрослых фразу. Ей хоть и холодно, но очень хорошо, ведь рядом любимая мама. Завтра она вновь отправится в детский садик и каждый день будет ждать ночи, когда мама после работы, пройдя по ледяной стуже полгорода, принесет ей маленькую баночку похлебки из картофельных очисток. Она проделает этот путь, чтобы поддержать жизнь в прозрачном дистрофичном теле, самого любимого существа на этой планете. Своей доченьки.
— Ешь, Кирочка, кушай, — будет говорить она, гладя свою девочку по завшивленой голове, твердой и шершавой от холода и работы, рукой.
— Что это с водой? — интересуется Кира, с интересом, наблюдая, как на поверхности образуется грязная, пенная шапка.
— Ничего, давай спать ложиться.
Они лежат тесно прижавшись друг к другу, и нет на земле счастливее людей, чем мать и дочь обнявшиеся на теплой печке.
— Мама, ты такая красивая. Я всегда — всегда буду с тобой, — говорит Кирочка, обвив костлявыми ручонками материнскую шею.
Утром девочка вернется в детский сад.
— Ты придешь? — С надеждой смотрит она в любимые мамины глаза.
— Конечно, — просто отвечает мать, думая, что она даже приползет к своей малышке, если будет ни в силах идти.
Лютая зима — на улице, в душе, в сердцах измученного, обессиленного, голодного Ленинграда. И среди этой люти мать и дочь, борющиеся за выживание и счастье. Счастье быть вместе.

Глава 2. Весна.

Кончилась лютая, унесшая тысячи жизней, зима. Нет, ничего не изменилось, исчез только пробирающий до костей, нестерпимый холод. Но в душах людей, в их измученных голодом телах он остался. Они выходят на улицы, чтобы очистить от грязи и нечистот любимый, изувеченный блокадой город.
Детей в Кирочкиной группе стало совсем мало. Нянечки смотрят на них и плачут, глядя в отрешенные лица детей. Они больше похожи на старичков, по случайности имеющих детские дистрофичные тельца. Ужасает, что в глазах детей совсем нет света присущего детству. Им не интересно куда делись их собратья по несчастью.
— Вставай Кирочка, идем, — теребит девочку нянечка, но ребенок не реагирует, оживает только лишь тогда, когда руки воспитательницы выносят ее на улицу и кладут прямо на землю возле палисадника покрытого первой зеленью. Девочка не может идти, как и все ребята лежащие вокруг нее на земле. Но жажда жизни настолько высока, что дети ползут. Они рвут солнечные, желтые одуванчики, клевер, осоку и жадно засовывают в рот эти нехитрые витамины, которые, так нужны растущему организму. Кирочка чувствует горечь, наполняющую ее рот и радуется, ведь горечь это тоже вкус. Вкус, которого она не чувствовала уже несколько месяцев.
— Ешьте дети, кушайте, — бегает вокруг них воспитательница, сама, едва держащаяся на ногах от голода.
А Кира ест зелень и вспоминает, как они с мамой ждали эвакуации, сидя в битком набитом вагоне. Она сидела на деревянной лавке возле мамочки и смотрела на толстого дядьку с лоснящимся, словно масляным лицом. Он ел колбасу — вкусную, ароматную с мелкими вкраплениями желтого прогорклого сала. Голодная Кирочка смотрела на челюсти, перемалывающие вожделенную колбасу и мечтала хоть о кусочке этого лакомства, но дядька съел все сам, никого не угостил. Он пожирал ее, запихивая в рот огромными кусками, словно чудовище, заглатывающее свою жертву.
— Отвернись, доченька. Не смотри, — умоляла мама Кирочку, уставившуюся голодными глазенками на это безобразное чудовище в человеческом обличье.
Мамочка не берет больше Киру домой на выходные, но каждую ночь приносит ей похлебку, или кусочек хлеба который она оставляет своей дочке. Кирочка ждет ночи, как праздника, зная, что обнимет маму, прижмется к ней, ощутит тепло и ее родной запах. Так и живет Кирочка — день за днем, совершая свой огромный подвиг, непосильный даже взрослому человеку, борясь с нечеловеческим голодом и тоской по любимой маме.
И неведомо ей, что открыта на Ладоге дорога жизни, что дядя ее погиб, провалившись под лед на грузовике на этой самой Ладоге.
И не знает девочка, живя в закрытом мирке детского сада, что город живет вопреки всему, что люди сажают огороды, чтобы, хоть как — то поддержать жизнь в измученном городе. Воспитанников детского сада вывозят в лес на машине, выделенной заводом. Елка, сосна, береза — все идет в пищу. Кирочка копает корешки, пальцами на которых совсем нет ногтей. Но копает — это жизнь, это все, что сейчас ее занимает, съесть, хоть что — то. А потом, о счастье, она нашла малину, зеленую, но ничего вкуснее Кирочка, кажется, не ела ни разу в жизни. Голова у девочки полна вшей, жирных огромных. Они падают в траву с ее почти безволосой головы, но Кира не понимает, она думает, что букашки сыплются с дерева. А вечером, лежа в постели она смотрит в потолок, и слушает о чем говорят взрослые.
-Открыли дорогу. Открыли. Эвакуация. Нужно подготовить детей, — слышит Кирочка разговор воспитателей.
— Я не поеду никуда, — твердо говорит она, с трудом дойдя до них.
— Как это не поедешь? Все поедут, — говорит нянечка.
— А я — нет! — кричит девочка срываясь в истерику, — не оставлю мамочку. Вы меня потеряете, и мама не найдет меня. Нет, нет, нет.
— Мамочка, мама, не отдавай меня. Они потеряют меня. Я не смогу без тебя жить, — плачет ночью Кирочка, уткнувшись носиком в мамину шею. И мама плачет. Она пришла сегодня, как и всегда, с баночкой картофельного супа.
— Значит так тому и быть, не отдам тебя никому. — пожимает она костлявым плечом.
— Одумайтесь, девочке же будет лучше, — пытаются образумить ее воспитатели, но женщина неумолима. Она тоже не выживет, если не будет видеть своего ребенка.
— Нет, не будет. Ей не будет лучше, без матери
Я знаю, блокада скоро кончится. Уверена.
И они смогли. Смогли выжить в аду блокады, согревая друг — друга любовью и нежностью. Мама спасла Кирочку, отдавая ей последние крупицы еды. Эта похлебка из картофельных очисток помогла Кире выжить. Эта дочерняя любовь, держала на этом свете мать, не давая ей сдаться, заставляя жить.

Эпилог.

Ленинград выжил, потеряв в той страшной блокаде восемьсот тысяч своих жителей. Но героизм людей, преодолевших страшные годы лишений, навсегда останется в памяти поколений.
Кирочка, Кира, Кира Леонидовна рассказывает мне о своем детстве, словно все это произошло вчера. Она героиня той блокады, в Ленинграде тогда все были героями. Детская память прекрасна, она умеет отсеивать все страшное, оставляя светлые воспоминания. Даже в условиях войны дети были детьми. Она вспоминает проданные игрушки, и лицо ее озаряется улыбкой, а еще, она обожает любительскую колбасу. Я смотрю на ее улыбку и вижу маленькую — большую девочку, перенесшую голод, ужас войны и лютую блокадную зиму.
Выжившую.