Валентин Игоревич сидел у окна и смотрел на заснеженную деревню. Сквозь редкий штакетник забора была видна условно асфальтированная дорожка, скрывавшая свою условность под ровным слоем нетронутого снега. Валентин Игоревич перевёл взгляд на часы — почти полдень. Выходит, что с самого утра никто ни разу не прошел мимо его дома.
— Да уж, времена… — проскрипел он старческим голосом.
Валентин Игоревич был из тех людей, для которых раньше всегда было лучше. Асфальт на дорожке был ровнее, зимы снежнее, соседи общительнее, лампочки надёжнее, а давление ниже. Кто знает, может быть так оно и было на самом деле. Ведь в таком возрасте «завтра» — это плохо отрисованная забывчивым художником копия «вчера». С каждым днём деталей становится всё меньше, краски сохнут в тюбиках, да и сам художник устаёт. Картина тускнеет и теряет свой первоначальный шарм. В конце концов она превращается в зарисовку, эскиз, а затем и вовсе в одну прямую линию с точкой в конце.
— Ох и навалило сегодня, — послышался голос из-за спины.
— Завтра растает.
Валентин Игоревич жил один, но он совсем не удивился этому голосу в своём доме. Он прекрасно знал кто стоит за его спиной, ведь они уже давно были знакомы.
— Оно всегда так, — не оборачиваясь, продолжил он свою мысль, — сегодня навалит, а завтра грязь и месиво. К ночи снова приморозит — ни пройти, ни проехать. Помню, раньше по-другому было — если уж навалило, то до весны не растает.
— Нет, в этот раз надолго, — уверенно произнес голос. — Зима пришла.
Что-то кольнуло в сердце Валентина Игоревича. Он поморщился и медленно обернулся. Смерть стояла у входа в комнату, опершись спиной о закрытую дверь и, слегка наклонив голову, задумчиво смотрела в окно.
— Всё же пришла зима? — переспросил старик. — Что ж… Тогда… Собственно…
Он растерянно посмотрел на Смерть, не зная, что добавить к сказанному. Она молча перевела взгляд на него, внимательно разглядывая старика из-под опущенного на глаза капюшона.
— Я имела в виду зиму, Валентин Игоревич, всего лишь зиму. Давайте уже пить чай.
— А, так это завсегда пожалуйста, — оживился старик и, засуетившись, поспешил на кухню. — Чай — это дело, чай — всему голова!
Смерть пропустила его мимо себя и, бросив еще один взгляд в окно, шагнула за стариком.
Знакомство этих двоих состоялось около полугода назад. Одним летним утром Валентин Игоревич необычайно ярко почувствовал, что его дни сочтены. Возраст и куча болячек еще никогда и никому не удлиняли жизнь. В отличие от многих, он воспринял это обстоятельство философски — как данность, как неизбежное и, оттого хоть и волнительное, но всё же не такое уж и страшное событие. Его душа не пропиталась страхом и не источала этот сладковато-кислый запах, который Смерть всегда чувствовала за версту. Этим он и привлёк её внимание. Она наблюдала за этим смелым человеком со стороны, а затем вдруг решила зайти к нему в гости, чтобы познакомиться. И он её не разочаровал. Увидев гостью на пороге, он не стал ползать по полу, умоляя её подарить еще несколько дней жизни, не стал выть белугой и рыдать навзрыд, не стал задавать глупых вопросов, а просто предложил выпить чаю. С тех пор она стала частым гостем в его доме. Что ей особенно нравилось в этом старике, так это то, что он никогда не пытался у неё ничего выведать, а просто разговаривал с ней о разном и на равных. О погоде и огороде, о семенах и рыбалке, о курицах и кабачках. Ей, уставшей от постоянных сцен с заламыванием рук и закатыванием глаз, очень нравилось проводить время с Валентином Игоревичем. И ей очень хотелось, чтобы и его их общение не тяготило, поэтому она, попивая чай из кружки, с удовольствием слушала как правильно выращивать рассаду и сколько яиц может снести несушка за день. Но сегодня что-то пошло не по плану, и разговор как-то сам собой перетёк в другое русло.
— Всё читаете? — взяв со стола книгу и повертев её в руках, спросила Смерть.
— А как же? Книги помогают.
— Помогают?
— Конечно. Отвлечься, забыться ненадолго, уйти в другой мир. Это для меня сейчас особенно важно.
— В другой мир… — задумчиво прошептала Смерть и отложила книгу.
Насыпав в кружку сахара, она принялась беззвучно размешивать его ложкой. Когда он растворился, она отхлебнула из кружки и так же беззвучно поставила её на стол.
— Что же вас, людей, так тянет в эти другие миры? — спросила Смерть, глядя куда-то в сторону. — Неужели вам в своём собственном мире настолько неинтересно?
Валентин Игоревич промолчал, лишь слегка пожав плечами.
— Никогда мне вас не понять, — она откинулась на спинку стула и, положив руки на стол, посмотрела на старика. — Знаете, Валентин Игоревич, чем пахнет ваш мир?
— Разным, — пожал плечами старик, машинально поведя носом.
— Страхом он пахнет. Весь уже насквозь провонял. Люди боятся меня больше всего на свете и я бы поняла их, если бы в то же время они так сильно не любили мёртвых.
— Мёртвых?
— Мёртвых, мёртвых, — закивала Смерть. — А вы разве этого не замечали? Вот живет себе человек, с кем-то общается, чем-то занимается, мечтает о чём-то, а потом раз и умер. Нет его больше в этом мире. Ох, как же его сразу любить начинают… И слов добрых не жалеют, и плачут, и сокрушаются, что мало ему внимания уделяли, что нужно было время выбрать, чтобы лишний раз с ним поговорить. А что же им мешало все эти слова живому сказать? Нет, не во времени дело. Дело в нелюбви людской. Не любите вы ни живое, ни даже саму Жизнь, потому что слишком добра она с вами — всё вам даёт и всё прощает. А меня страшитесь, потому и о мёртвых всегда с придыханием говорите. Да, это так по-людски… Люди уважают только то, чего боятся, а любовь и добро презирают, для них всё это — лишь верные признаки слабости. Куда ни глянь — везде культ мёртвых. Книги мёртвых писателей, музыка мёртвых композиторов, картины мёртвых художников — всё это для вас имеет цену, а живые… Нет, живые не то. Вот умрет человек, тогда мы его и полюбим. Может потому ваши боги и воскресать не хотят — кому они здесь нужны живые?
— Ну это ты уже слишком…
— Слишком?! — вспыхнула Смерть. — Живым вы строите дома с картонными стенами, зато каменные склепы для усопших — на века. У вас мёртвые лежат на площадях в выстроенных для них жилищах, и вы ходите на них глазеть, в то время когда живые ночуют на помойках. Вы целуете коробочки с мёртвыми останками, напрочь забывая целовать своих детей. Это не слишком?
— Ну ладно тебе, хорош, — поджав губы, нахмурился Валентин Игоревич. — Не начинай. Не все такие.
— Дай людям в руки лопату, — не унималась Смерть, — и они тут же побегут вскапывать грядки своих воспоминаний о мёртвой былой любви, о давно умершей молодости, об убитых мечтах! Вы не хотите видеть вокруг живое и прекрасное, вам подавай мертвечину. О, как вы любите терзать её своими пальчиками, разрывая на волокна. А живое. живое подождет. И лишь когда я приду за ним, вот тогда вы его и полюбите.
— Прекращай, чего разошлась? — отмахнулся старик. — Угомонись.
— Да что далеко ходить! Вы ведь и сами, Валентин Игоревич, любите вздыхать об ушедшем. Раньше было лучше, раньше было веселее… Нет уже этого «раньше»! Всё умерло и сгнило!
— А может потому и люблю я это «раньше», что в нем мёртвые были живыми?! — неожиданно громко рявкнул старик.
Распалившаяся Смерть хотела уже продолжить свою обличительную речь, но слова старика моментально охладили её пыл. Она замолчала и снова принялась размешивать уже давно растворившийся сахар, громко стуча ложкой. Несколько минут двое молчали, мрачно уставившись в свои кружки. Тишину нарушил старик.
— А мёртвые… Они о нас думают?
— Им не до вас, — Смерть сделала паузу, качнула головой и добавила, махнув рукой. — Впрочем, вам и самим-то не до себя.
Валентин Игоревич вздохнул, посмотрел в окно, а затем, бросив на Смерть быстрый взгляд, спросил:
— Ладно. Ты мне лучше скажи — снег завтра будет?
— Будет. Говорю же — зима пришла.
— А вот… Раз уж у нас разговор зашёл, — замялся Валентин Игоревич. — Хотел ещё спросить…
— А потом весна придёт.
— Придёт?
Смерть одним глотком осушила кружку с остывшим чаем и, молча поднявшись из-за стола, направилась к выходу.
— Придёт, — глухо буркнула она, проходя мимо старика, и вышла из дома, громко хлопнув дверью.