Новый год. Страна, которая 70 лет металась между религиозностью и атеизмом, до сих пор толком не знает — 31 декабря он наступает или 13 января. Наши несчастные законодатели терзаются в сомнениях о количествах новогодних выходных дней.
С одной стороны — с 1 по 13 число многовато, но бюджетно — выгодно, с другой — население к 3 января пропивает все деньги, а порой и имущество и до 13-го бродят бомжеобразными тенями по стране, а некоторые от полного тупика даже забредают в театры и просят контрамарки. Единственная отдушина истерзанной плоти народа — «Ирония судьбы, или С легким паром!»
Мой великий покойный друг спасал родину от похмельного синдрома многие годы. Эльдар Александрович Рязанов всю жизнь худел, не понимая, что это не жир, а огромность личности. Витиеватые диеты — собственноручно нарезанный винегрет (который он строгал в таз, ибо кто-то ему сказал, что винегрет можно есть тоннами), отказ от всех злаков, сладостей и алкоголя — что в нашей тогдашней еще довольно свежей богемно-дружеской компании было равносильно оскоплению.
Когда воли, мужества и терпения не хватало, он ложился в заведение — помесь концлагеря с психушкой — под ёрническим названием «Институт питания», хотя, кроме воды, никакого питания там не было.
Я неоднократно навещал Элика в этом лепрозории, куда пускали выборочно, предварительно обыскав, чуть ли не до раздевания, с мудрым подозрением, что визитер может пронести страдальцу чего-нибудь куснуть или, не дай Бог, выпить. К чести пациентов нужно констатировать, что вырвавшись из застенков, они сходу нажирались и напивались так, что потерянная в муках пара килограммов восполнялась с лихвой моментально.
Очередная попытка Рязанова воспользоваться этой клиникой пришлась на конец декабря. Его выпустили под новый год и под расписку на несколько дней, взяв с него и близких честное слово о полной несъедобности существования. Я приехал к нему на Грузинскую, в квартиру, где он тогда проживал, поздно вечером. Он мне обрадовался и извинился за скромный прием, ибо в доме, не надеясь на нашу порядочность, Эльдаровы родственники вымели все, что хотя бы отдаленно напоминало еду. Гостеприимный Элик влез куда-то очень глубоко и извлек бутылку 0,75 шикарного коньяка и, глядя голодными, но добрыми глазами, наливал мне этот божественный напиток, говоря, что, хмелеет вприглядку. Закуска была пикантная, но странная — в вазе торчал цветок под подозрительным названием — калл.
За нежными и долгими разговорами я выкушал почти всю бутылку и сожрал довольно много калла. Когда я стыдливо сказал Элику, что я за рулем и, может быть, хватит, то он уверил меня, что уже ночь — гаишников мало и что он даст мне японские шарики, которые, якобы, напрочь уничтожают алкогольный запах.
Нетрезвой походкой доковыляв до руля, я двинулся в сторону зоопарка, чтобы оттуда переехать Садовое кольцо и попытаться доехать до своих Котельников. Раскурив трубку, я решил, что этого мало и, отложив ее, воткнул в рот сигару, что после каллового послевкусия образовало вместе с японскими шариками такой букет во рту, что возникла опасность извержения, но я опытно сдержался.
Проезжая по Садовому кольцу по пустой ночной Москве, я увидел, что из «стакана», очевидно заметив нетрезвую походку моей «Волги», степенно вылез огромных размеров лейтенант и лениво, но грациозно поднял жезл. С перепуга я воткнул в рот трубку, забыв, что там уже торчит сигара.
— Здравствуйте! — козырнул лейтенант — Если не трудно, выньте все лишнее изо рта! Ой-ой-ой-ой-ой… — участливо пропел он, засовывая мои документы к себе в карман.
Ни приглашения в театр, что недалеко от места его работы, ни ссылка на мою популярность, ни осторожные намеки на денежную отмазку не подействовали.
— Сейчас поедем на Проспект Мира на обследование. Запирайте машину. Где же это вы так?! — спросил лейтенант, усаживая меня в люльку мотоцикла. Когда я признался, что навещал больного Рязанова, он внимательно посмотрел на меня и, перейдя на «ты», сказал:
— Врешь!
— Не вру!
— Врешь!
— Не вру!
— Поедем!
И мы вернулись к Рязанову. Уже полусонный, в ночной пижаме, Элик очень радушно нас встретил, подтвердил мое алкогольное алиби, подарил лейтенанту свою книжку с трогательной надписью: «Замечательному гаишнику, простившему моего грешного друга».
Мы вернулись на перекресток и я, эскортируемый лейтенантом на мотоцикле, дошкандыбал до дома. Так, в очередной раз, мой незабвенный друг своей неслыханной популярностью спас меня в предновогодье от тяжелейших последствий.