Якшимбаиха, — так звала соседку мама.

Вечно всклокоченная, оручая, бесконечно матерящаяся, она появлялась по вечерам. Она была как фурия, как молния, она ругала всех налево и направо, она была просто неуправляемой. А если выпивала лишнего, то это было вообще стихийное бедствие.

Сейчас, когда я давно перешагнула ее возраст, тот самый, который я хорошо запомнила, я пытаюсь проанализировать, что эта была за женщина. Что за характер и судьба.

Улица Клюквенная. Окраина провинциального городка. Улица на болоте. Здесь построили бараки на два входа. Две комнаты, разделенные общим тамбуром. И двери одна против другой. Я не помню, кто жил с Якшимбаихой. В моих воспоминаниях она занимает весь барак. У нее две девочки. Сильно старше меня. Первая Надя очень странная. У нее большая голова и маленькое тело. Замедленная речь-мычание и общая заторможенность. Но она очень добрая. Её можно просить обо всем. Она отдаст последнее. В школе ее жалеют и не поверите, никто над ней не смеется. А в старших классах у нее появляются даже ухажеры.

Вторая Любка. Вся в маму. Оторва. Громкая, шумная, неуправляемая.
В школе учится так себе, зато от парней отбоя нет.
Якшимбаиха в общем была тетка хорошая. Но выпивала и сильно любила мужчин.
Как говорили соседи, слаба была на передок.
Новые женихи у нее появлялись минимум раз в месяц. На некоторое время она затихала, доставала свои крепдешиновые платья и по вечерам под ручку выходила с кавалером «в кино». Её приподнятые надо лбом волосы, ярко накрашенные губы, туфли — лодочки — все говорило о ее женском счастье.

Она легко и молодо перепрыгивала через грязь, придерживая свою выходную сумочку на животе, чтобы не дай Бог уронить, она становилась просто ангелом. Девчонки в это время драили барак, стирали шторки и вздыхали спокойно: «Мама успокоилась»

Но проходило пара — тройка недель и в бараке напротив начинался ор на всю улицу. Это Якшимбаиха выгоняла очередного «мужа».

Странная Надька все равно защищала мать и никогда ее не ругала.
Она хорошая. Только несчастливая.
Не поверите, но с Надькой у меня была даже какая-то дружба, хотя она по возрасту была меня сильно старше. Ведь в детстве 6−7 лет — это огромная временная пропасть.

Но Надька никогда мне не казалась старше. Она была вечным ребенком, тем более она навсегда осталась ростом не более 140 сантиметров. Это сейчас бы мы сказали, что была она ребенком особенным, с синдромом Дауна, но в наше время никто таких детей в отдельную группу не выделял. Странная да и все. Точнее дурочка.
Она дотянула до восьмого класса в обычной школе, а потом ушла в швейное училище. Работать она умела. Нет, сама она придумать модель не могла, а вот обметать швы, подрубить, починить, оверложить — с этим она хорошо справлялась. И, кроме того, была очень дисциплинированной и послушной.
Никогда и ни в чем не могла отказать.
Так что вечерние смены, авралы — все это доставалось ей, когда уже на швейной фабрике работала.
Она только склонит свою огромную голову, мол, хорошо. Сделаю. И промычит что-то невнятное.
Чтобы вы поняли, какая она, лишь приведу один случай.
Я уже сказала, что город наш стоит на болоте, и весной он превращается в огромную грязную лужу. К нашим дальним улицам ведет деревянный дощатый тротуар, от времени превратившийся в редкие и одинокие досточки, по которым нужно очень аккуратно скакать, чтобы не ухнуть в соседнюю канаву.
Я тороплюсь в кино. Я не в сапогах, а в туфлях. Перекресток и кончается тротуар, а впереди только грязь и лужи. Метров десять не менее, которые не обойти никак.
И появляется Надька, которая ниже меня на полголовы. Она в сапогах.

-Давай я тебя перенесу? Я бы дала тебе сапоги, но они тебе будут малы.
Надька говорит нечленораздельно, но ее можно понять. Да и мы все привыкли к ее мычащей речи.
Я стою у лужи и сомневаюсь.
Надька меня ниже. Но на вид крепкая. Она такая как прямоугольник. То есть должна выдержать.
Она предлагает мне ухватиться за шею, то есть сесть на закорки, а она будет меня поддерживать.
Так и сделали.
Первые три метра, Надька кряхтит, но тащит.
Ей очень тяжело. Я это чувствую.
Еще три метра.
Ну еще чуть-чуть.
Надька падает на краю лужи, но меня успевает поставить на сухое место.
Я только чуть-чуть замаралась.
Надька же упала почти плашмя.
Пальто, руки, чулки, даже подбородок — все в грязи.
Но Надька довольна.
Она мычит: «Иди, я вымою все. Иди»
Я машу ей рукой, оглядываюсь и бегу в кино.
Потом мне расскажут, как орала в тот день Якшимбаиха, что Надька испортила одежду.
Что, мол, дура она и есть дура.
Я не знаю, где Якшимбаиха сейчас, где ее дочь Любка, а вот про Надьку знаю.
Не поверите, но она вышла замуж.
За сильно пьющего мужчину с двумя детьми.
Сама она не могла иметь детей, потому с радостью приняла чужих.
Когда она вошла в семью, девчонкам уже было 7 и 10 лет. Они росли без матери, но Надьку признавать не хотели.
Потому что дура и уродка.
Еще и мычит.

Надька, как всегда, не обижалась, а только мыла, стирала, убирала. С получки покупала девчонкам обновки, незаметно подкладывала самое вкусненькое.
Никогда и ни за что их не ругала.
Научилась заплетать косы, вязать мягкие кофточки и носки.
Через некоторое время, когда муж по привычке поднял на Надьку руку, девчонки встали на ее защиту.
Не трогай маму в голос заявили они.
Сам можешь уходить, а ее не трогай. Она очень хорошая.
Детские души они быстро понимают, где добро, а где зло.
А Надька по-настоящему была доброй.
Муж однажды не вернулся домой.
Пьяным попал под поезд.
Надька все сделала, как положено.
Похоронила с заботой и любовью.
И снова мыть, стирать, убирать, вязать.
Еще и в ремонт брала вещи. Кому подшить, подштопать — никому Надька не отказывала.
И девчонки всегда при ней.
Так незаметно и выросли.
Младшая заканчивала школу, старшая училась заочно в институте.
Сама приняла такое решение, чтобы не бросать маму с сестрой.
Девчонки выросли по-настоящему хорошими. И в учебе у них не ниже четверки, и дома полный порядок.
Помимо Надькиной зарплаты и подработок, еще держали кур, был и свой огород.
Жили не богато, но тепло и уютно.
На следующий год и другая девочка в институт поступила.
На очное.
Немного погодя старшая замуж засобиралась. И малыш родился. И снова Надька стирает, убирает, шьет, качает, баюкает.
Дочка диплом защищает.
И все идет своим чередом, незаметно и легко для девочек.
Стала Надька прихварывать, да все отмахивается. Мол, сразу нездоровая родилась. Чего уже? Сколько Бог даст и на том спасибо. Итак жизнь ее балует.
Умерла неожиданно. Потянулась за чашкой в буфете, ей все несподручно было, маленькая потому что, неожиданно охнула и присела.
И больше не поднялась. Потом врачи сказали, что какой-то тромб оторвался. И все.
Про Надьку и ее жизнь я узнала случайно.
Я приехала в родной городок, чтобы сходить на могилку папы.
Я сидела напротив его портрета и мысленно с ним разговарила.
Мне очень многое хотелось ему сказать.
Неожиданно подошла молодая женщина.

-Извините, пожалуйста, у вас нет случайно лопаточки, я вижу у вас свежие цветы посажены, я в спешке свою дома на столе оставила.
Я достала лопатку и протянула ей.
Я вспоминала папу, детство, улицу Клюквенную. На душе было покойно и светло.
Вернулась женщина.

-А я знаю вашего папу. Мне мама рассказывала. Вы на одной улице жили.
А кто твоя мама?
И она назвала мне имя Надьки.
Видимо, на моем лице было такое удивление, что женщина поторопилась объяснить.
Нет, не родная. Приемная. Вы же знаете, что она не могла иметь детей.
А вот мамой быть могла.
Отличной мамой.
Мне ее очень не хватает.
Очень.

Вместе с Олей я подошла к могилке Надьки. Дурочки Надьки.
С портрета на меня смотрела она. Такая же большеголовая, губастая, только совсем седая.
Смотрела как всегда по-доброму и ласково.
И я почему-то заплакала.
Неожиданно.
Потому что никакая она не дурочка Надька. Она как раз самый настоящий человек, у которого нам всем надо было учиться добру, терпению и приятию.
И она сделала больше, чем все мы с нашими дипломами, наградами и учеными степенями.
Спасибо тебе, Надька!
И прости.