Мадам Берсон была в гостях в восьмом номере. Но не задержалась. И пришла к воротам родного двора, убитая горем. Такое выражение лица на ней было только один раз, когда она узнала, что соседка тетя Сима выиграла в лотерею будильник.
— Роза, что случилось? — даже тетя Маруся испугалась, глядя на нее.
Но мадам только безнадежно качала головой. Горе не давало ей говорить. И она судорожно махала руками, словно купалась в море, причем, там, где глубоко. Народ отчаялся и зашумел. Межбижер даже решил, что началась война. Он только изо всех сил надеялся, что не у нас, а где-то на Кубе.
На конец мадам смогла говорить.
— Они… Они… — вымолвила мадам, и народ стих, проявляя умеренную чуткость и неумеренное любопытство. — Они… — повторила мадам, и нервы у тети Ривы не выдержали. — Будь ты проклята, чтоб ты нам была здорова! Говори уже! — тетя Рива перешла на крик.
Мадам вздрогнула и продолжила:
— Они не кладут в форшмак яблоки!
Повисла напряженная, но практически абсолютная тишина.
— Так, так… — задохнулась тетя Аня. — Так нельзя же…
— Ой, люди родные, что это деетсяяяя! — зарыдала Дуся Гениталенко.
— Может они не с Одессы? — предположила тетя Маруся. — Знаешь, какие дикие бывают люди из других, не дай Бог, городов?
— Не утешайте меня, — взвыла, как бензопила, мадам Берсон. — Они таки да с Одессы!
— Со Слободки? — сделала последнюю попытку постигнуть происходящее тетя Аня.
— Нет, с Фонтана! — добила ее мадам Берсон.
Тут в народе пробудился национализм.
— Может, они молдаване или даже грузины?
— Евреи… — сказала мадам Берсон и зарыдала.
— Этого не может быть! — отчеканил главный эксперт по евреям Камасутренко. И все поняли, что он искренне переживает. — Может, у них седьмая вода на киселе евреи, а они взяли и примазались?
Народ воспрянул и обнадежился.
Герцен с уважением посмотрел на Камасутренко. Тот загордился и, чтоб усугубить торжество, спросил:
— Как им фамилия?
— Рабиновичи… — пробормотала мадам Берсон. Народ приуныл. Самозванцев с фамилией Рабинович в Одессе отродясь не было.
— А орехи ложут? — без особой надежды в голосе спросила тетя Сима.
— Ложут! — обрадовала ее, а заодно и всех, мадам.
— Вот видите, уже что-то хорошее! — фальшиво воспряла духом тетя Маруся.
Но Герцен охладил ее пыл.
— А вдруг к ним гости приедут? — спросил он.
— Какие гости? — не поняла тетя Маруся.
— Из Америки или из Бердичева… — досадливо отмахнулся Герцен. — Какая разница?
— И что? — снова не поняла тетя Маруся.
— А то, что их могут угостить этим форшмаком. И они его съедят! — голос Герцена уже дрожал от боли. — А потом уедут к себе. И там будут готовить такой форшмак. И говорить, что он настоящий, одесский…
Осознав всю глубину пропасти, в которую толкали любимый город ненавистные Рабиновичи, люди ожесточились.
— Может им квартиру поджечь? — размечталась тетя Бетя.
— Я те подожгу! — грозно пресек участковый Гениталенко. А потом попросил, — ну не надо, пожалуйста!
— Что ж тогда делать? — поставила вопрос ребром тетя Маруся. Но ответа не дождалась. Ибо дело выглядело безнадежным.
— Роза! А как ты попала к этим Рабиновичам? — строго спросила тетя Рива.
— Так на проводы же… Все шли… — плаксиво начала оправдываться мадам Берсон.
— Какие проводы? — не осмеливаясь поверить во всеобщее счастье, спросила тетя Маруся.
— Так оне ж в Германию едуть! — ответила мадам.
— Кто они? Не томи! — раздался хор нетерпеливых голосов.
— Рабиновичи…
И народ возликовал!
И народ развеселился!
И народ радостно пошел спать!
И снились им неведомые Рабиновичи с медалью «За освобождение Одессы» на груди.