Где чужая беда из дома гонит взашей,
где вспоровший себе ладонь говорит: «Зашей»,
я без всяческого напутствия
воин в поле,
где любое «я сам» равняется «сам дурак»,
где живому в глаза спускается полумрак,
где кричат, ничего не чувствуя,
кроме боли.
Я знаю о тех, кто режет чёрную полночь
и тех, кто кричит: «быстрей же, чёртова сволочь»,
и тех, кто постиг быть между этим и тем,
увидев однажды ломкость Его систем,
тревожную хрупкость лучших Его систем
сквозь толщу стекла
машины «Скорая помощь».
Я помню, как быть ладонным теплом прижатым
к щеке, в эту ночь дрожащей на каждый атом.
Как тех, кому очень страшно, ругают матом,
а после им шепчут на ухо: «Тише, тише».
Прохладен и трезв поребрик на дне колодца.
У ампулы есть скорлупка, от треска жмётся
и пятится смерть, наткнувшись на смертоборца.
И всё говорит: «Ну что ж, погоди, парниша».
Когда-нибудь, в октябре или может в мае,
во вторник или четверг, или в среду, может,
она, повстречавшись, скажет:
— А я вас знаю.
И я ей, смеясь, отвечу:
— А я вас тоже.
Но что будет дальше — это уже задача.
Легенды об этом — все как одна эскизны.
— Куда отправлять?
— Отправьте к чертям собачьим.
Поеду к чертям.
И буду спасать им жизни.