7 ноября 1888 г., в семье бывшего крепостного крестьянина, а на тот момент кучера Ивана Михненко родился сын. Назвали мальчика по святцам, в честь мученика Нестора Солунского.
А вот с фамилией вышла путаница. Отца младенца записывали то как Михненко, то как Махненко. А случалось, что и как Махно.
Странные вещи вокруг Нестора начали происходить практически от самого его рождения. Так, во время церемонии его крещения в родовом селе Гуляйполе в местной церкви на священнике вспыхнула ряса. Батюшка тут же предрек: «Сие дитятко, по земле огнем пройдет…- а про себя добавил, — крестил разбойника, каких свет не видывал».
На долю Нестора выпала большая честь. Про него рассказывают сказки. Как правило, страшные. Часто — нелепые. Бывают и совсем уж волшебные. Но факт остаётся фактом — такого количества легенд, как Махно, не удостоился никто.
Вот, скажем, сериал «9 жизней Нестора Махно». Родина «батьки», а впоследствии и столица «Вольной республики» там показана как не бог весть какая деревня. А между тем Гуляйполе даже в самый разгар Гражданской войны выглядело очень даже пристойно: «Там было 3 гимназии, высшее начальное училище, с десяток приходских школ, 2 церкви, синагога, бани, почтовое отделение, кинематограф».
Поступив чернорабочим на местный чугунолитейный завод, юный Нестор Махно записывается… в театральный кружок. Разумеется, под кружок была замаскирована анархистская ячейка. Но само наличие кружка — это показатель довольно высокой культуры производства, которое никак нельзя назвать сельским.
Пошли дальше! Даже самый пристрастный врач из военкомата на вопрос: «Годен ли человек, больной туберкулёзом лёгких и костным туберкулёзом, к строевой службе?» — скорее всего, ответит: «Нет».
Бутырскую тюрьму, где молодой анархист отбывал бессрочную каторгу, сам Нестор Иванович впоследствии назвал университетом.
По годам примерно подходит — 5 лет собственно курс плюс 3 года аспирантуры. Да, ему там удалось «прочесть всех русских классиков от Сумарокова до Льва Шестова, а также заняться изучением истории, географии и математики». Но было и кое-что ещё: «Ходить по камере запрещалось, узников регулярно били кулаками или кнутом». В результате Махно, не вылезавший из карцера, заработал себе оба вида туберкулёза, а тюремный врач удалил ему одно лёгкое.
Строго говоря, это даже не инвалидность. Это называется «при смерти». Полагается ходить с палочкой, питаться манной кашей и вести себя тихо. А Махно, благодаря революции выйдя из тюрьмы, поднимает восстание у себя на родине. Знакомится с Лениным. Сколачивает армию. И в каждом бою, в каждой стычке участвует лично.
По меньшей мере 12 огнестрельных ранений и 5 — от холодного оружия. Сколько под ним убито коней — не счесть. Низкорослый, щуплый туберкулёзник с одним лёгким, просидевший почти 9 лет в кандалах, окончивший только приходское училище, внезапно оказывается лихим кавалеристом и грамотным командиром, способным управлять армией в 80 тыс. человек.
То, что у Махно была именно армия, а не банда, как принято считать, подтверждается теми, кто в своё время отхватил от этой армии неслабых, а то и смертельных оплеух.
Свидетельствует врангелевский генерал Яков Слащёв: «Бросается в глаза умение Махно действовать не только партизанским, но и регулярным способом и быстро формировать хорошее регулярное войско, которое упорно сражалось…»
Между прочим, махновская «банда», которую мы представляем себе как сброд анархистов на тачанках и пьяной матросни, умудрилась отжать и у белых, и у красных до полутора десятков броневиков, три аэроплана и четыре полевые радиостанции. И неплохо со всем этим управлялась. А ради культурно-просветительской работы и пущего веселья Махно захватил у Красной армии целый военный оркестр. Правда, состоявший из эстонцев. Но кому это мешало? У Махно служили русские, украинцы, поляки, немцы-колонисты, евреи. В общем, настоящий интернационал.
Когда в Польше Махно судили, в вину ему вменяли ещё и еврейские погромы. Но лучшими адвокатами для него стали… польские евреи, которые собрали для своего подзащитного около 5 тыс. долл.
На Запорожье в казачьей среде существовало понятие «характерник». Это такой знахарь-казак, почти колдун, чуть ли не оборотень, невероятно везучий, заговорённый от пуль и сабель. Земляки считали Махно именно что характерником.
За годы гражданской войны он серьезно был ранен двенадцать раз и это не считая незначительных царапин, ссадин и отметин от шальных пуль. К слову сказать, до конца войны все тело удалого командира было исчерчено множеством шрамов. Однако после ранений Махно быстро восстанавливал свои силы, и уже спустя сутки опять уверенно держался в седле.
А когда в конце лета 1921 года, в одном из последних его сражений, пуля попала Нестору Ивановичу пониже затылка и вышла из правой щеки, большевистская пресса тут же, уже в пятый раз, спешно заявила о гибели одиозного атамана. Но Фрунзе, наученный горьким опытом, не поверил такой удаче, он распорядился тщательно проверить полученную информацию. И не зря — батько Махно и в этот раз выжил.
Ко всем своим умениям предводитель анархистов обладал незаурядными артистическими способностями. Он мог феноменально изменять свой облик, в зависимости от обстоятельств: «он перевоплощался то в гетманского жандарма или белогвардейца, то в базарную торговку, то в барыню… Однажды даже побывал в роли невесты на сельской свадьбе». Рассказы очевидцев о подобных «выступлениях» послужили легенде, что атаман умеет «становиться невидимым, быть в нескольких местах одновременно и даже обращаться в волка».
И ведь действительно, даже в эмиграции, в Париже, окружённый своими врагами — белыми офицерами, Махно чувствовал себя неплохо.
Работал, получал пенсию от разнообразных анархических организаций. Частенько ходил в цирк — посмотреть, как белый генерал Шкуро потешает публику джигитовкой ради куска хлеба.
В 1934 г. во время забастовки Махно участвовал в антифашистской манифестации и подхватил простуду.
Обострение туберкулёза — и кладбище Пер-Лашез. И — память. В легендах, сказках и песнях.
Кстати, многие уверены, что один из вариантов песни «Любо, братцы, любо» написан именно им.
6 июля (по другим сведениям, 25 июля)1934 года Нестор Махно в возрасте 45 лет умер в парижской больнице. 28 июля его тело было кремировано, а урна с прахом замурована в стене колумбария кладбища Пер-Лашез