Наш мир не слетел с основ ещё, но запах уже гиений:
Повсюду стоят чудовища и требуют извинений.
Простите, ваше кладбищенство, что я осудил убийство.
Прости меня, оскорбившийся, за то, что ты оскорбился.
Простите, наше сатрапище, за то, что мы ходим маршем,
Мешающим вашей трапезе публичным презреньем к старшим.
Простите меня, омоновцы, простите меня, Росгвардия,
За то, что мы плохо молимся на чудище ваше главное.
Простите за то, что слушали про веру мою в единство,
За то, что я верил в лучшее, забывши, где я родился.
Живём мы в пространстве суженном, как будто в отдельной луже, —
Простите. Я думал: хуже нам, но вижу, что всюду хуже.
Прощенья мы просим сутками — везде, от Бали до Сити.
Пора назвать проститутками всех тех, кто просит «простите».
Но как не просить прощения на столь неуютном свете,
Где matter вся дичь ущербная, а мы ничего не matter?
Когда-то, во дни прошедшие, в стране поумней, чем ныне,
Я думал: просить прощения — спасение от гордыни.
Всю жизнь я просил прощения у ратников и корсаров —
И дожил до воплощения мерзейших своих кошмаров,
До тёмной такой расселины, где жители всех берложин
На жаб и гадюк поделены, и выбор меж ними ложен.
И сын мой запомнит истину, назло старинным романам:
Ты можешь быть дважды искренним и даже вполне гуманным, —
Не верь, мой сын безалаберный, посулам врага и босса.
Подправим девиз концлагеря — «Не верь, не проси, не бойся».
Нелепо ждать покаяния, не стоит желать награды,
Нельзя просить подаяния, прощения и пощады.