Беременность Натальи объединила всех сплетниц деревни:
— Ни стыда, ни совести! Пузо на нос лезет, а она ходит улыбается! Да мне бы людям в глаза стыдно смотреть было, — рассуждала бабка Марья.
— Времена нынче, без это, безнравственнеческие! — сумничала Екатерина Тимофеевна.
— От кого понесла-то? — закидывая в рот семечку, поинтересовалась Никифоровна.
— Знамо от кого. Помните, церковь строили мужики из города? Вооот там один зодчий был чёрноволосый такой, симпотишныыый. Она с ним-то и спуталась. Женатым оказался. Уехал и всё! — махнула рукой бабка Марья.
— Паспорт в таких случаях надо проверять! — выдала Никифоровна.
— Чего, сороки? Кудахчете всё! — прервал сплетниц дед Прокопий.
— Кудахчут куры! А у нас светские беседы! — поправила деда Екатерина Тимофеевна.
— Пока ты беседы ведёшь, обсуждая чужую личную жизнь, твоя наседка по огороду шлындает! — ткнул пальцем Прокопий в сторону Тимофеевны.
— Ах, она сатана такая! Растудыть её в коромысло! Я вот щас ей задам! — Катерина рванула домой.
Не все осуждали Наталью, кто-то жалел, кто-то верил, что все у нее наладится.
— Доченька, тебе тридцать лет. Мужа нет, да и вряд ли появится. Рожай, хоть ребёночек будет, — благословил Наталью отец.
— Вырастим. Чай не война сейчас, — поддержала мать.
Родился Колька с клеймом позора. Незаконнорожденный, безотцовщина. Наталья же свое материнство несла с гордо поднятой головой.
Мальчику дали отчество деда. В графе «отец» свидетельства о рождении — прочерк, словно шрам от ампутации одного из начал человека.
Кольке было одиннадцать лет, когда померла его бабушка. Дед не смог пережить такой утраты и ровно через год ушел вслед за супругой.
Коля с малолетства был неласковым, немногословным, а теперь и вовсе замкнулся.
Мать, глядя, как сын тоскует по любимому деду, готова была всю его боль принять: «Господи, лучше мне испытания пошли, только дитя от страданий освободи», — молилась она. Андрей Иванович Кольке не только отца заменил, но и самым лучшим другом был для него.
Мать не находила внешнего сходства мальчика с отрёкшимся от него отцом, только талант его и передался сыну. Соседским девчонкам из старых ящиков домики для кукол мастерил, деду строить помогал и сарай и баню.
— Из него первоклассный зодчий выйдет! Дар у него от Бога! — говорил дед, вознося кверху палец.
Мать порой чувство вины охватывало, что без отца Колька растёт, думала, поэтому он её и не любит.
— Сыночек мой, — пыталась Наталья обнять сына.
— Мать, ну ты чего? Ну не надо, — сопротивлялся тот.
Учился Колька плохо, еле до троек дотягивал по всем предметам, кроме физкультуры и рисования.
— Не знаю, Наталья Андреевна, что с него вырастет, — жаловалась классная руководительница, — совсем учиться не желает. Какой институт его примет с такими-то отметками? Сочинение писали на тему «Моя любимая книга», а он несколько анекдотов написал! Полюбуйтесь! — учительница протянула тетрадку.
— В армии отслужит, а там видно будет. В деревне рабочие руки всегда нужны, — защищала мать сына.
За провинности Колю никогда не ругала, одно твердила: «Всегда, сынок, человеком оставайся, в любой жизненной ситуации». Любила она его вопреки всему, а не за что-то, да и разве могла она иначе?
Когда Николая в армию призвали, провожали всей деревней, два дня гуляли.
— Служи, так, чтоб героем вернулся! — орал пьяный дед Прокопий, тряся кулаком перед Колькиным носом.
Возле военкомата, перед самой отправкой призывников на службу, мать расплакалась:
— Сыночек, родненький, ты прости меня.
— Береги себя, мамочка, пиши мне, хоть ерунду всякую: про корову нашу, про сплетни деревенские, только пиши, — и с такой нежностью обнял мать, будто навсегда прощались.
Мать исправно высылала письма, чуть ли не каждый день, как сын просил, про корову, про сплетни деревенские, про то, как пусто в доме без него, что скучает она, как обнять его скорей желает. И всё наставляла неизменно: «Сыночек, милый, оставайся человеком в любой жизненной ситуации».
Из Колькиных писем мать узнавала про его военную службу, про новых товарищей. Радовалась, что у сына появился замечательный друг Вячеслав: «Мам, он мне как брат!»
В одном письме Коля вспоминал, как мать погладила его, пятилетнего, по щеке, а он, сморщившись, фыркнул: «Руки у тебя шершавые!»
«Ты прости меня, мать! Я знаю, ты не обиделась тогда, только рассмеялась: „Да с чего, сынок, им шелковистыми-то быть? И огород, и хозяйство, все этими руками делаю.“ Мамочка, милая, если бы ты знала, как скучаю по рукам твоим! Добрым, ласковым. Пусть хоть в кровь моё лицо твои ладошки натруженные исцарапают, только прижаться бы к ним щекой. Как хочу обнять тебя, родная. Береги себя».
Это письмо было последним. Известие о героической гибели сына чёрной птицей залетело в Натальин дом.
«.раненый Николай Андреевич Елков, обвязавшись гранатами, бросился в самую гущу нападавших бандитов и подорвался вместе с ними», — мать прижалась губами к фотографии в черной рамочке, напечатанной в районной газете, — «За мужество и героизм представлен к званию Героя России (посмертно)», — так заканчивалось описание подвига ее сына.
— Ох, Натальюшка, горе-то какое, — соболезновали жители деревни.
А она принимала сострадания, как материнство своё, опозоренное незаконнорожденностью сына, как смерть родителей, как всё в этой жизни, с благодарностью. Никогда ни на что не жаловавшаяся она и сейчас не сетовала. При людях не кричала, не истерила, только слёзы с опухших глаз платком вытирала. Постарела в одночасье.
Гроб не открывали. Мать и не видела сына мертвым, не обняла на прощание, поэтому думалось ей иногда, может, ошибка вышла, а вдруг живой. Ведь бывало же, что после похоронок возвращались солдаты домой. Вот и теперь, смотрит она в окно, а её сын во двор заходит.
— Коленька, сынок! — вскрикнула Наталья, даже птицы с ветки вспорхнули.
— Вы Наталья Андреевна? Вы простите, что так поздно. Я не Коля, я друг его, Вячеслав. Мы служили вместе, он писал Вам про меня, — парень мял в руках кепку.
— Это Вы меня извините. Господи, аж сердце зашлось, смотрю, солдатик — ростом как сынок мой, да и темно уже, не разглядишь, — бормотала, оправдываясь, мать, — Ой, да что же я Вас на пороге держу! Проходите, я как раз ужинать собиралась.
Наталья засуетилась; «Я гостей-то не ждала. У меня только борщ. Любите борщ?»
— Наталья Андреевна, Вы ко мне на «ты», пожалуйста, обращайтесь. Я ведь такой как Ваш сын.
Мать несказанно рада была приезду Славы. Проговорили они до утра. И плакали, и смеялись, вспоминая Николая.
— Колян придремал однажды, да так сладко, что пес наш Полкан подошел и давай лицо ему облизывать. А Колька заулыбался во сне: «Мама, мамочка, родная», шепчет. Мы чуть со смеху не сдохли! Потом он признался, что по ночам Вы приходили поцеловать его, спящего. Вот и привиделось ему.
— Ой, не могу! Он же как ежик был — не то что поцеловать, обнять не позволял! Дождусь, когда уснёт, чтоб не сопротивлялся, и целую, целую ручки, глазки. Я свято верила — спит, пушкой не разбудишь! — хохотала Наталья.
— Он гордился Вами и очень сильно Вас любил.
Мать раскрыла альбом с детскими фотографиями Коли:
— Это первое купание, на паучка похож — ручки-ножки тоненькие! Это первые шаги, — Наталья бережно перелистывает страницы, — С бабушкой на празднике в школе. Ох и баловала она его! Это он с дедом Андреем, дрова пилит. Смотри, как он тут щурится! Смешной такой, — погладила рукой снимок, — теперь вместе они. Он деда любил сильно. Так тосковал, бедненький, после его смерти.
Из воспоминаний Вячеслава Наталья убедилась, что сынок ее был смелым, справедливым, честным.
— Нас комбат постоянно подбадривал. Выстоим, говорил, подмога скоро будет. Нам бы пару часов продержаться. Но потом, когда почти никого не осталось, мы перестали надеяться. Меня ранило осколком, ногу перебило. Шансов выжить почти не оставалось. Боевики всех добивали. Целились прямо в лицо. Поэтому сложно было потом некоторых ребят опознать. Когда боеприпасы кончались, шли в рукопашный бой и подрывали себя гранатами в толпе боевиков. Как Колька…", — солдат закрыл лицо руками и заплакал, вспоминая тот бой, гибель товарищей.
— А он мне писал, что учения у вас, — прошептала мать, — тревожить, значит, не хотел, — закивала понимающе.
Несколько дней гостил Колин друг у Натальи. И забор поправил, и крышу починил. Но пришло время расставаться.
— Можно Вам писать?
— Пиши, сынок, я только рада буду, — улыбнулась мать. Не хотелось ей отпускать парня, но ведь его тоже ждут.
— Вы знаете, у меня ведь нет никого. Детдомовский я. Сирота, короче. Ну, стыдно мне было Вам признаться. Про нас как думают, что воры мы ну и всё такое. Вы простите меня, Наталья Андреевна, — голос предательски дрожал.
— Вот дурачок! — воскликнула мать, — А ехать-то куда собрался?
— Да сам не знаю — солдат пожал плечами.
— Ну, вот что, оставайся у меня. Я одна, как видишь, и ты один. Тебе головы приклонить негде. Захочешь уехать, держать не стану, но запомни: двери моего дома всегда для тебя открыты, душой к тебе прикипела, как к сыну отношусь.
И опять сплетницы языки чесали, что недолго Наталья горевала, быстро замену нашла, что проходимца у себя приютила, обманет он ее, как пить дать обманет.
Не все осуждали Наталью, кто-то жалел, кто-то по-прежнему верил — всё у нее наладится.
Работа для Вячеслава в деревне нашлась. Взял его в ученики кузнец, да не прогадал — славный кузнечных дел мастер получился из парня.
Вскоре Слава привёл в дом молодую жену, веселую и добродушную. Полюбилась Светлана Наталье, как дочь ей стала. Любила она их как мать, а разве могла иначе? Просила только, если мальчик родится, пусть Николаем назовут. Но через год аист принёс в Натальин дом девочку, а через полтора — вторую.
Жили дружно, всей деревне на зависть:
— Счастливая Андреевна ходит. Сын молодец, руки не из бедер растут. И дом новый справили, и машину приобрели. Да и сноха как по заказу!
И только Слава слышал, как часто по ночам плачет мать.
Прожила Наталья до глубокой старости. Незадолго до кончины слегла.
— Не каждая дочь за матерью так ухаживать будет, как Слава со Светланой за бабкой Натальей, — удивлялись в деревне.
Названый сын не брезговал, судна из-под матери выносил, простыни испачканные стирал.
Перед смертью мать подняла ссохшиеся руки, вроде как обнять кого-то хотела: «Коленька», — еле слышно прошептала, и померла. Оплакивали её и внучки и сноха. А у Славы радость на душе, вперемешку с горем.
— Ты чего лыбишься-то? Мать померла, а он! Не рехнулся часом? — всерьез обеспокоилась супруга.
— Вот она с сыном и встретилась. Больше не будет страдать, теперь вместе они, обнялись наконец-то. Все время лечит, но вот боль утраты дитя своего никакими лекарствами не исцелить, — вздохнул Вячеслав.
Любить вопреки всему, до последнего вздоха — на такое способна только мать…