«Он боялся охлаждения любовной лихорадки»
Как Лев Толстой страдал от любви и доводил невесту до слез (фрагмент)

«Как бы то ни было, его страсть росла. В дневнике Толстой размышлял о чувствах и характере Сони, демонстрируя при этом характерный анализ нюансированной природы человеческих переживаний: „либо все нечаянно, либо необычайно тонко чувствует, либо пошлейшее кокетство … либо и нечаянно, и тонко, и кокетливо“. 7 сентября он уговаривает себя „не соваться“ „туда, где молодость, поэзия, красота, любовь“, и тут же признается себе, что в глубине души делал эту запись специально для Сони, воображая, что она „сидит и читает“ подле него.
Через три дня он ушел от Берсов „обезнадеженный и влюбленный больше, чем прежде“. Ему мучительно хотелось „разрубить узел“ и „сказать ей и Танечке“, но у него не хватало решимости. К этому времени вся семья, кроме Лизы, еще продолжавшей питать какие-то надежды, уже понимала, что происходит. „Л[изу] я начинаю ненавидеть вместе с жалостью. Господи! помоги мне, научи меня“, — записал он в дневнике. Его состояние становилось невыносимым:
13 сентября Толстой снова пришел к Берсам, но снова не нашел в себе духу объясниться. На следующий день, осознав, что прямо признаться Соне в своих чувствах свыше его сил, он написал ей письмо с предложением руки и сердца, в котором умолял ее дать ответ „не торопясь, ради Бога не торопясь“. Толстой заверил возлюбленную, что ему „страшно будет услышать“ отказ, но он „найдет в себе силы“ его снести; однако если она не сможет любить его так, как он ее, „это будет ужасней“. Еще два дня после этого он проносил письмо в кармане, но не мог заставить себя его вручить.
Причины нерешительности Толстого были глубже „подколесинского“ страха перед непоправимым шагом, застенчивости и неуверенности в себе или острого осознания груза прожитых лет и греховного прошлого. Он был уверен, что не только его будущее семейное счастье, но и нравственное спасение, и надежда исполнить свое земное предназначение зависят от правильности его выбора и силы Сониной любви и преданности. Он находился на грани между абсолютным блаженством и полной гибелью.
В какой-то момент он даже набросал другой вариант письма с объяснениями, почему он должен оставить все надежды и прекратить визиты к Берсам, составляющие главную радость его жизни: „Я требую ужасного, невозможного от женитьбы. Я требую, чтоб меня любили так же, как я могу любить. Но это невозможно“. Потом он все же решил рискнуть. „Счастье, и такое, мне кажется невозможно. Боже мой, помоги мне!“ — признался он в дневнике, закончив писать объяснение в любви.
16 сентября в гостиной у Берсов Толстой аккомпанировал на рояле Тане, у которой было исключительное по красоте и богатству сопрано. Заметно нервничавшие Соня и Лиза сидели неподалеку. Всегда веривший в приметы Толстой загадал, что отдаст Соне письмо, если ее сестра сумеет взять трудную верхнюю ноту в финале. Исполнение Тани оказалось безукоризненным, и чуть позднее она увидела, как Соня выбегает из комнаты с письмом в руке. Лиза неуверенно шла за ней. Таня побежала в спальню девочек и услышала, как Лиза кричит на Соню, требуя немедленно сказать, чт написал ей „le comte“. „Il m’a fait la proposition“ („Он сделал мне предложение“), — спокойно ответила Соня. „Откажись сейчас“, — кричала Лиза с рыданием в голосе. В комнату вошла мать и велела Лизе успокоиться, а Соне дать ответ немедленно. Соня вернулась в гостиную и сказала: „Разумеется, да“. По ее позднейшему признанию, она „хорошенько не прочла письмо“, а „пробежала глазами до слов „Хотите ли вы быть моей женой““. На следующий день она объясняла убитому Поливанову, что „только для одного человека она могла изменить ему: это для Льва Николаевича“.
Приготовления к свадьбе должны были занимать не меньше полутора-двух месяцев, но Толстой и слышать не хотел ни о каком промедлении. По-видимому, первый раз в жизни он испытывал настолько сильное эротическое влечение к женщине своего социального круга. В дневнике он записал, что из всего предсвадебного периода запомнил „только поцелуй у фортепьяно и появление сатаны“, явно имея в виду сексуальное возбуждение.
Он боялся охлаждения любовной лихорадки, которая была призвана стать источником его семейной утопии, и торопился уединиться с женой в Ясной Поляне, чтобы наслаждаться новообретенным счастьем, погрузившись в единственные два дела, которые он теперь считал для себя подходящими: управление имением и литература.
При всем нетерпении он умудрился подвергнуть любовь Сони двум тяжелым испытаниям. Убежденный, что супруги должны быть полностью открыты друг для друга, он дал ей прочитать свой дневник. Соню до глубины души потрясли упоминания мук похоти и сексуального опыта ее будущего мужа, особенно же — история увлечения Аксиньей Базыкиной (замужней крестьянки, с которой у ЛТ был роман), которая к тому времени родила от него сына. Потом, не в силах заглушить „сомненья в ее любви и мысль, что она себя обманывает“, Толстой, вопреки всем правилам и обычаям, пришел к невесте в день свадьбы и довел ее до слез вопросами, уверена ли она, что хочет за него замуж.
Свадьба состоялась 23 сентября 1862 года, через неделю после объяснения и ровно через месяц после того, как Толстой в первый раз упомянул в дневнике о своем увлечении. Молодых обвенчали в церкви Рождества Богородицы в Кремле, где жили Берсы. По мемуарам Софьи Андреевны, мужем и женой в плотском смысле этого слова они стали уже в дормезе, спальной карете, которая везла их из церкви в Ясную Поляну. Очень скоро Соня забеременела. Их первый сын Сергей родился 28 июня 1863 года. За ним последовали Татьяна в 1864 году, Илья в 1866-м и Лев в 1869-м.

Медовый месяц и первые годы семейной жизни Толстых были далеки от идиллии, которую рисовал себе Лев. Чувства его оказались еще более переменчивыми, чем суждения Дублицкого. В их первую ночь в Ясной Поляне ему приснился „тяжелый сон“, общий смысл которого выражен в дневнике в двух словах: „Не она“. После месяца неистовых ухаживаний он стал подозревать, что в итоге женился не на той женщине. На следующий день он написал в дневнике о „неимоверном счастье“, которое испытывает.
Через неделю у них „была сцена“, из-за которой Толстому стало „грустно“, что у них „все, как у других“. Он заплакал и сказал Софье, что она ранила его чувства к ней. „Она прелесть, — заключил он довольно неожиданно. — Я люблю ее еще больше. Но нет ли фальши“. Толстого смущала неестественность в его отношениях с женой. В шуточном письме к свояченице Тане он описал свой сон, в котором Соня превратилась в фарфоровую куклу. Трудно сказать, был ли в этих словах какой-то намек на эротическую неудовлетворенность.
Неизбежные проблемы привыкания друг к другу отягощались взаимной ревностью. Соня, ошеломленная открывшимися ей сведениями о прошлом мужа, постоянно опасалась, что он вернется к старому. В дневнике она призналась в яростном желании убить Аксинью и оторвать голову ее ребенку. Лев, который так и не мог до конца поверить, что может вызвать настоящую любовь, приходил в отчаяние от любого ее реального или вымышленного знака внимания к молодым людям, которые случайно оказывались поблизости. Едва ли он всерьез подозревал Соню в неверности, но главным для него всегда были чувства, и он опасался, что жена охладевает к нему».