Мужчины приходили из синагоги, все оживлялись и с разговорами садились за стол. Папа раскрывал старую, ещё дореволюционную книгу на иврите (я знал, что она называется Агада) — и моментально устанавливалась тишина. Он начинал громко читать, дядька по другой, ещё более потрёпанной книге, с трудом тоже читал, но молча. Больше никто у нас иврит не знал.
Время от времени отец останавливался и объяснял прочитанное. В нужном месте он объявлял, что следует выпить, облокотившись на левую руку — в знак того, что мы больше не рабы. В этот праздник папино самодельное вино наливали всем, даже детям, и нам это очень нравилось.
Вскоре после начала чтения Агады младшему ребёнку полагалось задавать 4 вопроса. Эта роль отводилась мне. Иврита я, естественно, не знал, поэтому заранее под папину диктовку старательно записывал русскими буквами: «Ма ныштано халайло хазе…» На самом деле, последние два слова начинались не с буквы «х», а с буквы, которой в русском языке нет, сейчас бы я записал её как «h». Но тогда я латинского алфавита не знал, и, подумав, решил писать букву «х» с закорючкой над ней, как у «й».
За столом я читал четыре вопроса, папа переводил их и отвечал, сначала на иврите, затем — на русском. В том месте, где упоминались казни, насланные на египтян, из каждого бокала отливали по десять капель — по числу казней. Отдельно ставился бокал для Пророка Элиягу, и я шёл открывать дверь на лестницу — как бы впуская его в дом. Дядька рассказывал, что в Белоруссии, в Жлобине, где они жили, будучи детьми, один мужчина подшутил над соседом. Он надел белую одежду и чёрные чулки и встал перед соседской дверью. Тот открыл дверь для Элиягу — и увидел в темноте фигуру в белом, которая как будто была в воздухе, не касаясь земли. Бедняга упал в обморок.
Окончание следует