Мне снилось: я — старый японец, пасечник на Хонсю.
Супруга моя, Хотару, умерла двадцать лет назад.
Темно: светлячки повсюду — танцуют, кружат, поют.
Светло: и глазища карпа со дна устремляют взгляд.
Я стар, и один из ульев вчера поломал медведь.
И медленно-медленно время стекает по рамкам сот.
В моём языке нет места союзам «но» или «ведь».
В моём языке нет смысла модальной частице «вот».
Я имя своё не помню, но я помню имя жены.
Я рисовую лепёшку разжёвываю в забытьё.
Укладывается на татами надгробие тишины.
Утрачивается сомнение, что солнце завтра взойдёт.
Вулкан Хонсю затевает едва уловимый толчок —
и сон соскользнул за карпом, на глубину, налегке…
Откуда мне знать, что Хотару с японского — «светлячок»?
Откуда след от укуса пчелы на моей руке?