…
Ей было пять лет, и она была дурочка.
От своей мамы Алина получила два подарка — жизнь и не очень расхожее имя. Больше мама ей ничего не подарила, наверное потому, что больше они никогда не виделись.
У Алины были тоненькие ножки, с которых она все время падала, тщедушное тельце и непомерно большая голова. Алинин диагноз звучал почти как название монашеского ордена — Гидроцефалия Головного Мозга. С таким диагнозом долго не живут, но Алина ничего об этом не знала. Зато с ней дружили главные детдомовские хулиганы братья Бердниковы — Мишка и Борька, — потому что Алина была незлая и никогда не выдавала братьев. А больше с Алиной никто не дружил — она была некрасивая, эта Алина, да и говорить с ней было не о чем.
Летом детский дом выезжал на окраину города на дачу. Там вдоль забора можно было собирать палочки и веточки и делать из них кукол. Из круглой крышки от бутылки получалась голова. В детском доме было много игрушек, но они все были одинаковые, а палочки, завязанные в носовой платок, получались все разные. Борька и Мишка натаскивали Алине веток, и она сидела, довольная, в тенечке и крутила своих куколок.
Там мы с ней и познакомились.
— Пазяста, делай мне Катю, — сказала Алина.
В кармане нашлись ленточка и маленькая черная резиночка, мы скрепили ветки и сделали Кате косу.
— Ка-а-сивая, — мечтательно произнесла Алина, глядя на Катю, и улыбнулась мне печально.
Прибежали братья.
— Алинка, давай скорее, Николавна Пашку на поляне кормить будет.
Алина заторопилась, прижала к себе куклу, вопросительно посмотрела на меня и опять печально улыбнулась.
— Ты хочешь, чтобы я пошла с вами?
Она кивнула и взялась за мою руку своей маленькой лапкой.
Это было главное детдомовское развлечение в то лето — поскольку других развлечений вообще не было — ходить и смотреть, как комодообразная Николавна кормит пирожными своего сына — белобрысого Павлика. Обычно это происходило на поляне под деревом. Перед Павликом ставилась тарелка с пирожным, и он поедал его, медленно откусывая маленькие кусочки, приминая их во рту языком и перекатывая с одной стороны на другую.
Благоговея и не завидуя, дети смотрели на это, как на
высшее таинство, к которому и они, по счастью, в какой-то мере были причастны.
Павлик слизнул сиропную вишенку и капнул красным себе на рубашку. Зрители ахнули. Павлик скривил губы.
— Ты кушай, кушай, сыночка, мама постирает потом, — устало сказала женщина.
— Николавна всегда перед работой покупает Павлику пирожное, — как бы похвастался Борька. — Вообще-то он обычно на рубашку не капает. Сегодня чего-то вдруг…
— Алиша, ты хочешь такое пирожное? — спросила я, задыхаясь от бешенства и бессилия.
Она кивнула.
Не буду рассказывать, чего это стоило, но ее отпустили погулять со мной на несколько часов.
И было нам счастье. Мы съели два пирожных, и она, доев и не капнув на платье, гордо посмотрела на меня.
Мы покатались на качелях, попили лимонада и посидели на спинке старого ослика — проехаться на нем Алина испугалась. Потом она устала, и мы зашли домой к моим знакомым. Там Алина впервые увидела себя в зеркале. Она долго смотрела на свое отражение, потом маленьким осторожным движением дотронулась до уродливой головы и взглянула на меня.
— Алиша, это все не так, это старое, дурное, плохое зеркало, оно специально неправильно показывает, ты ему не верь, оно глупое, — забормотала я, обнимая ее и прижимая к себе.
Она опять дотронулась до головы и опять посмотрела на меня.
— Ты не верь, не верь, это все неправда, ты самая красивая девочка на свете…
— Касивая деичка, — эхом отозвалась она. И повторила: — Касивая деичка.
— Пойдем, Алиша, в магазинчик, купим тебе подарок.
В магазинчике Алина запала на маленького зеленого керамического лягушонка, до странности на нее саму похожего. Лягушонок сиротливо сидел в глубине закрытой на ключ витрины. Ключа от витрины ни у кого не было.
Алине предлагали любую вещь взамен — она молча плакала и тянула ручки к лягушонку. Он смотрел на нее и печально улыбался сквозь стекло.
Мы вернулись в детский дом, она никак меня не отпускала, держала за руку и говорила:
— Не уходи, — и продолжала всхлипывать, а я гладила ее жидкие волосики и чего-то шептала в маленькое, изящно очерченное ушко.
Так она и заснула, прижавшись к моей руке. Рядом на своих панцирных сетках посапывали и пошмыгивали во сне носами братья Бердниковы…
На следующий день утром я опять пришла к ней. Алина еще лежала в кровати.
— Алиша, смотри, кто к тебе приехал!
Я протянула к ней руку. На ладони сидел и улыбался маленький керамический лягушонок.
— Ух ты, здоровско! — обрадовался один из братьев. — Такого нету ни у кого!
Алина приподнялась на кровати, долго смотрела во все глаза, как бы не веря, что я вернулась, потом отвела мою руку с лягушонком в сторону и тихо, растягивая буквы, выдохнула:
— МАМА…
Больше мы не виделись. Мне просто не разрешили прийти еще раз, поскольку, как выяснилось, я дурно влияю на психологическое состояние воспитанников. Наверное, так и было.
Алины уже нет на свете. Я знаю это точно, потому что иногда, очень редко, на самом излете ночи, я вижу летящего ангела. У ангела непомерно большая голова и печальная улыбка. Рядом с ним, распластав перепончатые лапы, летит маленький зеленый лягушонок.
Фотографии Алины нет — она боялась сниматься. На память обо всей этой истории остались только спящие братья — но они давно выросли и все забыли.

Текст написан в 2005 году. …
Victoria Ivleva