Больша-а-а-а -я такая деревня стоит на земле…
Ну, и как водится в каждой деревне, — дворы там и избы во дворах. Чьи-то дворы небольшие. Чьи-то совсем маленькие. А есть и просто крошечные. Но деревня старая, давно уже стоит на этой земле, а потому и быт у неё устоялся-упорядочился: все дома и дворы один на другой похожи. Жители деревни знают, конечно (не тёмные же они совсем, как бутылка из-под шампанского), что там, за лесом, есть и другие Деревни, где люди совсем по-другому живу.
В Деревнях тех какие-то совсем уж не такие, как у них (а потому и — плохие!) порядки заведены. И когда жителям Большой Деревни случается там бывать, то они презрительно кривят губы, посмеиваются (обязательно — ехидно и так, чтобы местные это обязательно видели!), а иногда даже и плюют надменно в сторону, чтобы уж совсем аборигены себя ничтожествами ощущали.
Хоть, собственно, и чего же такого плохого в тех Дальних Деревнях?
И там люди живут. Только дома у них круглые. А в тех домах ковры и коврики не только на полу лежат, как у жителей Большой Деревни принято, но и по стенам развешаны. «Ах-ах-ах! Какие же варвары! И — почти троглодиты!!!" — театрально ужасаются большедеревенщики.
Иногда кто-нибудь из них уезжал в Залесские Деревни и оттуда привозил себе жену. И снова ахает Большая Деревня, потому что женщина из-за леса всегда не по их меркам красивая и долго не хочет надевать одежду как у местных. Потом, постепенно, она привыкает к ним, а они к ней, ибо Большая-то Деревня действительно была благоустроенной.
Во дворах было чисто. Дома аккуратные. В некоторых в окошечки были вставлены даже весёленькие цветные стёклышки. В каждом дворе стояли колодцы, срубы которых были крепки, ярко окрашены, а на некоторых даже цветочки нарисованы. В каждом дворе стояли то гномики, то белочки или ёжики. Не настоящие, конечно, но добротно сделанные. У некоторых даже в глаза лампочки вставлены были, которые в ночи горели яркими призывными точками.
Грядки в огородах у жителей были спроектированы по ниточке: ровненько, красиво. И растения даже по цвету подобраны: помидоры рядом с клубникой, огурцы с баклажанами. Если кто-нибудь из местных случайно порядок такой нарушал, то стыдили его всей деревней. Он конфузился, краснел и быстренько всё переделывал, чтобы как у всех было.
Ночами, правда, из некоторых домов доносились рёв музыки какой-то почти безумной, крики разгорячённых чем-то людей, а в окнах мелькали беснующиеся тени. Иногда дверь одного из таких домов с шумом распахивалась, и какой-нибудь человек, в самом непотребном виде, появлялся на улице и кричал в сторону леса что-то невразумительное. Из дома тут же обязательно кто-нибудь появлялся, затаскивал человека внутрь и дверь захлопывал. И — всё. Снова — чинно, пристойно и благостно.
И было совершенно нормально, ибо всё было в Большой Деревне: достаток, сытость, красота. Даже общий враг был. Ну, те самые, которые за лесом…
Но!..
На краю Большой Деревни, ну, прямо совсем с краю, у леса, стоял большой-пребольшой двор, огороженный каким-то простецким забором. А со стороны леса его вообще не было. Усадьба словно бы становилась частью леса… Или лес был частью усадьбы.
Свободное же место, почти до горизонта было всё засажено кривыми рядами картошки и яркими подсолнухами. Иногда между ними, без всякой системы, вдруг вспыхивали абы как разбитые грядки с теми же помидорами и огурцами.
Дом во дворе был тоже большой, почти огромный. Но какой-то неухоженный, хоть и крепкий. С чуть покосившимися окнами, в которых красовались разбитые кое-где стёкла, а хозяева словно и не замечали этого — так и жили. И дверь в дом не очень плотно закрывалась. А замка так и вообще не было — на щепочку прикрывали, если всё семейство в огород свой циклопический выходило или в лес там, по делам.
Но воры этот дом стороной обходили. Потому что боялись, хоть люди, жившие в этом доме, никому ничего худого не делали и даже здоровались со знакомыми и незнакомыми, когда встречали их на улицах Большой Деревни.
Рассказывали, что когда-то, давным-давно, супостаты какие-то пришлые в дом всё же попробовали попасть. И даже на крыльцо взойти успели. Тогда всё большое семейство, там жившее, просто молча вышло из леса своего домашнего и голыми руками тех «смельчаков», что незваными пришли, с крыльца скинуло…
Потом долго ещё гнали их по улицам Большой Деревни, которая гаденько притаилась за своими цветными окошечками и следила за тем, кто победит. Когда же поняли, что одолели те, что жили на окраине, повысыпали из своих домишек и стали победу праздновать, словно это они супостатов залётных одолели…
Со временем история эта покрылась коркой забвения. И в Большой Деревне стали рассказывать, что это именно они, жители деревни, а никак не те, что из крайнего дома, одолели ворога. И спасли Крайних от неминуемой смерти и разорения.
Жители же Крайнего просто улыбались, когда эти россказни слышали и у себя в доме пели странные тягучие песни про добрых молодцев и красных девиц, про простор, волю и небо, про долю тяжёлую.
И не любили их за это вековечное спокойствие в Большой Деревне. Иногда нелюбовь эта становилась такой сильной, что кто-нибудь (отважный!) быстро-быстро перелезал через забор и воровал у крайних помидор или даже выдёргивал куст картошки. За это долго потом его считали настоящим героем в Большой Деревне.
А Крайние только посмеивались и словно бы даже не замечали пропажи.
Вот это и злило!..
И решила Большая Деревня, всем миром, между Крайними и остальной Большой Деревней возвести стену высокую, чтобы дать понять тем, гордым и улыбчивым, что живут они не вместе, а просто рядом. И начали строить. И даже проходов в стене не сделали, чтобы Крайние могли хоть в магазин к ним ходить.
А Крайние вместо половины картошки пшеницу сеять стали. И скот развели, ну, чтобы ни в чём не нуждаться. И рядом с домом ещё один колодец вырыли, это чтобы воды — вволю.
Когда стену закончили, только потом сообразили в Большой Деревне, что сами себя от леса отгородили. Как же теперь без дров-то жить будут?..
Крайние сердобольные, а потому до сих пор, ни за что, просто так, перекидывают через стену ту высокую вязанки дров, чтобы соседи не мёрзли.
Жалко ведь тех, кто за стеной. Там ведь тоже люди живут. Может, ещё одумаются.