Гони сто сорок вёрст, мигай, гуди, шуми.
Всё снег по сторонам да хвоя.
Рельеф за кольцевой жилой, но не живой.
Чернеют имена, да сплошь не прочтёшь.
Опять сейчас одно куда, поди пойми,
ушло — не разглядел его я.
В таком, как этот край, меня поди поймай.
Не зря он с высоты похож на чертёж.
Не то Волоколамск мелькнул и миновал,
не то, наоборот, Таруса.
Сечёт наискосок черта строку и слог.
За что же с беглеца отчёт или штраф?
Меж тех, кто на земле с моё отзимовал,
чутья беглец не чужд и вкуса.
Но всех, от коих мчит, он вех не различит,
лишь эти за чертой учтёт, не читав.
«Прощай! — гласят они. — Вина твоя мала,
но мы её тебе запомним.
Почти или уже ты сам на чертеже
заметен не любым глазам по зиме.
Ты сам минутный шум, невнятная молва,
зачёркнутый никем топоним.
Оно пока светло — ещё куда ни шло,
а ночью на земле ты сам по себе».
Черта наискосок, строка напополам.
Скулит погоня, след теряя.
Уж час как обогрев угас, не обогрев,
и мёрзну я, хотя одет мехово.
Нельзя не миновать. Прощай, Волоколамск!
Вовек не разгляжу тебя я.
Смешно махать рукой на скорости такой.
И всё-таки машу, да нет никого…