В 1960-х гг. песни Новеллы Матвеевой знали все — их исполняла и она сама, и другие артисты эстрады. Самые известные: «Я леплю из пластилина…," «Девушка из харчевни», «Страна Дельфиния» …

Новелла в переводе с итальянского — новость. Новелла, как благая весть. Как впоследствии сказал Евгений Евтушенко, «давным-давно в русской поэзии не случалось ничего подобного…

Она неподражаемая во всем: внешности, голосе, интонации. Она как будто из другой страны, из которой мы все ушли, а Новелла Николаевна задержалась. Её возраст, по сути, неизмеряем годами. Он равен чистоте всего, что выходило из-под её пера. Она — настроение нашей души. Умонеохватно, как ей удаось пронести чистоту творческого почерка от юных грёз до умудрённой зрелости.

Голос детский и чистый, робкий и мягкий откровенно выбивался из общего хора бардовских голосов. Её голос звенел без показного пафоса, но был наполнен такими неповторимыми тонами, что даже заткнувший уши не мог его не услышать. Она словно нашёптывала молитву, только под гитару.

Есть такие поэты, литературное существование которых как защитный код от потери духовности. В каждом её стихотворении равно как и в отношениях всегда присутствует моцартианская мера вкуса. Её поддерживали и опекали многие маститые литераторы, но она всегда сохраняла такую верную от них дистанцию, что никому не пришло бы в голову назвать её чьей-то протеже. (Моцартианство — это способ жить и творить. С «легкой руки» А. С. Пушкина, моцартианство» и «сальеризм» стали широко понимаемыми символами двух полярных типов творца и творческого процесса. Один из них олицетворяет способ жить и творить, а другой — способ творить без жизни).

Помню, что на «песне про гвоздик» иголка подпрыгивала и возвращалась в начало: «Любви моей… любви моей…»
Тут пластинку надо было осторожно поправить и она крутилась дальше. «…ты боялся зря, — не так я страшно люблю…

Я не романтик, разве что где-то, в глубине души, но эпоху оттепели, в которую она ворвалась с своим творчеством, я бы назвала ее именем. В ее стихах и песнях нет фальши.

Никуда и ни к чему не призывала. А эстрада для нее — это способ донести до слушателей то, что она хотела сказать миру, а не средство для удовлетворения тщеславия. «Мудрец вопросы миру задает, дурак ответы точные дает…» И все ее творчество — уходящее, а горизонт поле. Пожалуй, ни у кого в поэзии нет столько васильков, ромашек и одуванчиков, одухотворения поэзии садов, как у Новеллы Матвеевой.

А. Городницкий писал: «Помню, в начале шестидесятых, когда я впервые услышал ее солнечные, сказочные песни, я почему-то решил, что такие песни может писать только очень счастливый человек… Попав в первый раз в дом к Новелле Матвеевой и увидев чудовищный быт ее огромной неприютной коммуналки на Беговой улице, я был потрясен. Каким могучим воображением художника, каким мужеством и оптимизмом должен обладать автор, придумавший свой сказочный мир в такой обстановке!».

Евгений Евтушенко сравнивал Новеллу Матвееву с гриновской Ассолью, а её поэзию с кораблём под алыми парусами. Сравнение это справедливо, пожалуй, только для ранней Матвеевой.

Неповторимая Новелла Матвеева. Нет больше на нашем Парнасе таких авторов.