Пространство после него не то что инеем чуть-чуть похрустывает — гейзерами исландскими бьет. А девочка вслед ему смотрит — руку, ту, что протягивала, к груди прижала. И такой заезженный жест стал свеж, как мир в день первый. Как никем никогда не совсем прочувствованное, не сделанное.

И хорошо бы, чтоб что-то дешевое, как жалость, сжимало губы, но это была не жалость.
Он был согласен даже на сочувствие, если б только это могло быть сочувствием.
Но то было нежностью.
Белой, хлопковой нежностью —
приручающим самым из всех ошейников.

Франц Вертфоллен, «О Кузнечиках»

А он вечером уже мирно спал на её груди.
Спать полностью лежа было для него тяжело, он спал полусидя, а она своей прозрачной ручкой-веточкой прижимала его голову к своему сердцу. И была в этом та умиротворенность, та нежность, которая отпускает всё, очищает всё, и которой так мало, нет вообще среди людей.
Та нежность, что необходимее воздуха, потому что необходимее воздуха вера
в лучшее
завтра.