Когда-то давно, запирая меня в темноте, чтоб я не боялся таящихся в доме чудовищ, ты прятала ключик, латунь не оставив в замке — бросала его до утра в тихий омут сокровищ: конфет в старой вазе /конфетнице было лет сто, её покупала прабабушка, кажется, в Вене… Я вижу её темноглазой, в открытом ландо, держащей букетик фиалок на узких коленях/.
Меня не спасали ни смелость, ни свет фонаря — вставали чудовища тихо из тени и мрака. И молча смотрели, чуть выше паркета паря, что сделаю я, пятилетний, застывший от страха. Я честно боялся, потом научился играть: смотреть на чудовищ так строго, как только умею. Они удивлялись, садились втроём на кровать: заколотый воин, апостол с повадками змея и третий, менявший обличья, как только хотел… Я их приручил, как собак, лет за десять… И всё же, когда прихожу в этот дом, что ещё уцелел, ищу старый ключик в коробке, стоящей в прихожей.
И нет ни обиды, ни боли — всему свой черёд. Я вырос таким, что чудовища те поседели. И маленьких бесов давно мне знакомый народ боится со мной оставаться при запертой двери. И чёрных бесят, убежавших играть под кровать, пугают теперь: «Он вот-вот возвратится с работы!»
Мне нравится, знаешь, под тихий их смех засыпать. Упавшие ангелы шепчут мне: «Кто же ты, кто ты…»