Я три жизни назад был обычным врачом,
Мои спутники — белый халат и простуда,
Запечатанный желтый конверт сургучом,
На столе семисвечник и томик Талмуда.
И когда, как иголка и тонкая нить,
Дождь пронзал мое тело, мой слух, цепенея,
Из толпы слышал крики: — Еврея казнить!
И казнили. Привычно казнили еврея.
Кто-то пнул мою голову в бритый висок,
Обезглавлено тело скользнуло у плахи,
И свернулся котенок у девочки ног,
И взлетела душа моя маленькой птахой.
Я две жизни назад был сапожником дамским.
Мои спутники — гвоздь, молоток и апрель,
Целовал каждый вечер я детские глазки,
И под «Шма Исраэль» всё качал колыбель.
И считал в небесах я смешные барашки,
Ждал обещанный Господом утренний гром,
А всевышний натачивал острую шашку,
Чёрной кровью писал на бумаге: «Погром».
Кто мои прокураторы? Кто мои судьи?
И по впалым щекам била плетью метель,
А я медленно падал с разорванной грудью
И пытался спасти от беды колыбель.
Я не чувствовал больше ни боли, ни страха,
Я не плакал, поскольку я плакать не мог.
И взлетела душа моя маленькой птахой,
И свернулся котенок у девочки ног.
Жизнь назад я был просто кудрявым мальчишкой,
Скрипка струнами пела в неловких руках,
И читал старый Герц каждый вечер мне книжку,
Называя её непонятно, Танах.
Только нет этой книги и старого Герца,
Я забыл эти запахи, вкус и цвета,
В моей жизни был дом. Синагога. Освенцим.
Дым из чёрной трубы. А потом пустота.
И когда я стал сажей, золою и прахом,
Серой пылью в скрещеньи забытых дорог,
То взлетела душа моя маленькой птахой
И свернулся котенок у девочки ног.
А сегодня я птица. И носит, и кружит,
Отражаются звезды в зрачках моих глаз.
Я лечу в небесах, как еврейские души,
Чтобы снова родиться в стотысячный раз.