А так горело, что казалось день,
Хотя часы едва пробили полночь,
И ты одна в кромешной темноте
Брела домой и не звала на помощь,
Покуда не блеснул в руке кинжал,
Пока рука предплечье не сдавила.
Тебя в тот день никто не провожал,
Но возвращалась ты почти счастливой.
Счастливой, не готовой умирать,
Несла в руках букетик из ромашек,
Подумала, что заругает мать,
Если подол болотным перемажешь,
Когда ударом наземь уронил
Тебя тот самый, сзади подоспевший,
Ты все шептала «боже сохрани,
А может быть — кикимора и леший»,
Запутался репейник в волосах,
Ромашки разлетелись лепестками,
И ты его увидела глаза —
Бесстрастные, холодные как камень.
Ты думала — разбойник, черт бы с ним,
Свое возьмет, а после бросит в речку,
Без лишней боли, лишней бы возни…
Но взгляд убийцы был нечеловечьим.
И ты ему ответила огнем —
Плясали искры на дрожащих пальцах,
И делалось вокруг светло, как днем,
Убийца твой неистово сражался,
Но пламень охватил и дол, и лес,
И разбегался дальше по деревне,
А ты лежала на сырой земле,
И упивалась этой силой древней.
Пришла в себя, опомнилась к утру,
Сперва решила, будто ты ослепла:
Вчера все было зелено вокруг,
Седым сегодня сделалось от пепла.
И ты сама, как золушка в золе.
Вздохнула — от добра добра не ищут.
Теперь шагай по выжженной земле
К родному дому — то есть пепелищу.