Герой сегодняшней истории — отель «Националь». Чего только не было в его истории.

Так, в 1906 году здесь поселились члены боевой группы, которая ставила своей целью покушение на московского генерал-губернатора Федора Дубасова.
(Ф.В. Дубасов, генерал-губернатор Москвы в 1905—1906 гг., адмирал)

Из дверей респектабельного отеля не раз и не два выходил Борис Мищенко-Вноровский — студент Московского университета, дворянин, офицер, держа в руках красивую коробку конфет в руках.

Этот безобидный на вид «подарок» таил в себе смертельную начинку — там была бомба для градоначальника.

Обычно бомбометатель подстерегал Дубасова на подступах к его резиденции — дому генерал-губернатора на Тверской.

Прошло много дней, прежде чем судьба дала ему шанс.

Коробка со смертью была взорвана, но Дубасов остался жив, получив незначительные повреждения. Был убит сопровождавший «хозяина Москвы» корнет Коновницын и сам 24-летний террорист.

В тот день постоялец в свой номер не вернулся.
«Люблю Зину на всю жизнь, клянусь в этом своею кровью, которою пишу»

Однако в «Национале» случались и события иного рода.

В декабре 1908 г. в гостинице поселились приехавшие в Москву Владимир Мережковский и Зинаида Гиппиус.

Известная поэтесса Серебряного века снискала заслуженную популярность читающей аудитории, среди ее поклонниц была и юная москвичка Мариэтта Шагинян, будущая пролетарская писательница.

Незадолго до приезда четы Мережковских в Москву, Шагинян написала Гиппиус письмо, полное восторга и даже экстаза.

В качестве ответного жеста Гиппиус пригласила Шагинян к себе в номер, где они кратко побеседовали о стихах, любви, погоде.

Мариэтте Шагинян было тогда 19, и память об этой встрече со своим кумиром она пронесла сквозь всю жизнь.

В особой шкатулке хранила она письмо от Зинаиды Гиппиус, написанное на особой фирменной бумаге с маркой и посланное ей в конверте «Национальной гостиницы»:

«Я сегодня уезжаю, милая Мариэтта. Конечно, я не сержусь на вас и ваше отношение ко мне не считаю смешным… я только считаю его опасным для вас.

Вы так хорошо писали о фетишизме, а теперь вдруг у меня является чувство, что вы можете сделать меня фетишем.

Я вам говорю это резко, потому что мне кажется — вы достойны моей откровенности.

Любите мое больше меня, любите мое так, чтобы оно было для вас, или стало ваше — вот в этом правда, и на это я всегда отвечу радостью. Любить одно и то же — только это и есть настоящее сближение.

Я не люблю быть „любимой“, тут сейчас же встает призрак власти человеческой, а я слишком знаю ее, чтобы не научиться ее ненавидеть.

Я хочу равенства, никогда не отказываюсь помочь, но хочу, чтобы и мне хотели помочь, если случится.

Я хочу равенства. И боюсь за других там, где для меня уже нет соблазна.

Пишите мне все, как обещали. Не сердитесь на меня за мою прямоту, а поймите ее.»

Далее в письме Зинаида рассуждает о том, стоит или нет издавать собственную книгу стихов, когда автор еще так молод. И приводит аргументы в пользу того, чтобы не торопиться.

«Я печаталась 15 лет прежде, чем меня уговорили издать мою единственную книгу стихов.

И как теперь, так и в 17 лет я писала 2−3 стихотворения в год — не больше.

Не было в мое время и того моря поэтов, в котором утонет ваша книжка, как бы она хороша ни была. Впрочем, разные люди.»

Через год Шагинян уехала из Москвы в Петербург — чтобы быть рядом с объектом своего поклонения.

«Люблю Зину на всю жизнь, клянусь в этом своею кровью, которою пишу», — писала Мариэтта в феврале 1910 г.

Но любовь, как известно, слепа, и со временем Мариэтта пришла к противоположному выводу: «Какая же я была дура, что не понимала эту старую зазнавшуюся декадентку, выдающую себя за «саму простоту!».

P. S. После 1917 г. пути двух поэтесс разошлись: Гиппиус эмигрировала, а Шагинян стала известной пролетарской писательницей, классиком советской литературы и даже Героем Социалистического Труда.