Из него слова выжимаются, как кисель
из пористой тряпочки
Вроде мёдом лезут, стараются, но от них отчего-то не плачется.
Я же лезу к нему с какими-то запредельными ухищреньями,
Тихой сапою. Без нахрапа. Как к больному ходят с печеньями.

Я всё ленты вплетаю в Божее, патентованное творение,
Бог сидит и велит: «Не трожь его. Для потопа он, не для горения.
Он затаскан. Как место отхожее.
От доступности краска в трещинах.
Не заласкан — а уничтожен. Обездвижен.
Как маска вечная.

У тебя же внутри всё распорото и наружу торчит обрывками,
И слова рассыпаются порохом, ты и дышишь то всё урывками.
Растекаешься едкими, чёрными, бесконечными ожиданиями,
Жрёшь таблетки, хрипишь вороною и жива лишь моими стараньями.
Будь-ка, детка моя, послушною. Что ты знаешь об обездушенных?»

Гром беснуется, глотку контральтовую раздирает и воет болью
У меня в подреберном алькове крепко арки сводит любовью.
А с людьми так всегда — и асфальтовая
снова мгла накрывает серая,
Я так верю в тебя, что смогла поступиться другою верою.
Показать свой кулак небесам. Как ты гладишь по волосам —
и теряется времени счёт, ветер дует, вода течёт, а внутри у меня печёт,
перенервничала, незачёт.

Как ты гладишь по волосам — ты, наверное, знаешь сам.
Едкий привкус. Слепой расчёт. Вот теперь, пожалуй, зачёт.

Тёплый ужас и не зажмуриться, я согнулась
и небо хмурится,
И стихи кособоко сутулятся — словно улицы под дождём.
И расхристанные, распятые, ждут тебя.
Уже полдесятого.
Я тобою надолго смятая. Небо злится и будет гром.